author
stringclasses 188
values | title
stringlengths 0
2.43k
| poem_text
stringlengths 33
3.83k
| accentuation
stringlengths 36
4.26k
|
|---|---|---|---|
Михаил Дудин | Гремят над землею раскаты.
Идет за раскатом раскат.
Лежат под землею солдаты.
И нет безымянных солдат.
Солдаты в окопах шалели
И падали в смертном бою,
Но жизни своей не жалели
За горькую землю свою.
В родимую землю зарыты,
Там самые храбрые спят.
Глаза их Победой закрыты,
Их подвиг прекрасен и свят.
Зарница вечерняя меркнет.
В казарме стоит тишина.
Солдат по вечерней поверке
В лицо узнает старшина.
У каждого личное имя,
Какое с рожденья дают.
Равняясь незримо с живыми,
Погибшие рядом встают.
Одна у нас в жизни Присяга,
И Родина тоже одна.
Солдатского сердца отвага
И верность любви отдана.
Летят из далекого края,
Как ласточки, письма любви.
Ты вспомни меня, дорогая,
Ты имя мое назови.
Играют горнисты тревогу.
Тревогу горнисты трубят.
Уходят солдаты в дорогу.
И нет безымянных солдат. | Гремя́т над земле́ю раска́ты.
Иде́т за раска́том раска́т.
Лежа́т под земле́ю солда́ты.
И не́т безымя́нных солда́т.
Солда́ты в око́пах шале́ли
И па́дали в сме́ртном бою́,
Но жи́зни свое́й не жале́ли
За го́рькую зе́млю свою́.
В роди́мую зе́млю зары́ты,
Там са́мые хра́брые спя́т.
Глаза́ их Побе́дой закры́ты,
Их по́двиг прекра́сен и свя́т.
Зарни́ца вече́рняя ме́ркнет.
В каза́рме стои́т тишина́.
Солда́т по вече́рней пове́рке
В лицо́ узнае́т старшина́.
У ка́ждого ли́чное и́мя,
Како́е с рожде́нья даю́т.
Равня́ясь незри́мо с живы́ми,
Поги́бшие ря́дом встаю́т.
Одна́ у нас в жи́зни Прися́га,
И Ро́дина то́же одна́.
Солда́тского се́рдца отва́га
И ве́рность любви́ отдана́.
Летя́т из дале́кого кра́я,
Как ла́сточки, пи́сьма любви́.
Ты вспо́мни меня́, дорога́я,
Ты и́мя мое́ назови́.
Игра́ют горни́сты трево́гу.
Трево́гу горни́сты трубя́т.
Ухо́дят солда́ты в доро́гу.
И не́т безымя́нных солда́т. |
|
Виктор Гончаров | Больной, как будто бы гранату,
Бутылку бромную берет,
И снова сонную палату
Корежит хриплое: "Вперед!"
Он все идет в свою атаку,
Он все зовет друзей с собой...
Наверно, был хороший бой!
Хирург и тот чуть-чуть не плакал
И, чтоб избавиться от слез,
Какой-то бред о бреде нес.
Когда же вечер языкатый
Оближет пыльную панель,
Внесут кого-то к нам в палату
На ту же самую постель! | Больно́й, как бу́дто бы грана́ту,
Буты́лку бро́мную бере́т,
И сно́ва со́нную пала́ту
Коре́жит хри́плое: "Впере́д!"
Он все́ иде́т в свою́ ата́ку,
Он все́ зове́т друзе́й с собо́й...
Наве́рно, бы́л хоро́ший бо́й!
Хиру́рг и то́т чуть-чу́ть не пла́кал
И, что́б изба́виться от сле́з,
Како́й-то бре́д о бре́де не́с.
Когда́ же ве́чер языка́тый
Обли́жет пы́льную пане́ль,
Внесу́т кого́-то к на́м в пала́ту
На ту́ же са́мую посте́ль! |
|
Галина Галина | С какою нежностью покоит на руках
Она свое дитя в задумчивом молчаньи!
На сомкнутых губах лежит печать страданья,
И ласка тихая в опущенных глазах...
С тревогою прижав дитя к груди своей,
В его грядущее она глядит с тоскою,
И хочет мать закрыть беспомощной рукою
Свое дитя от слез, печали и скорбей...
И в сердце у нее неясная боязнь
Лишиться дорогой, единственной святыни...
Ведь без него весь мир останется пустыней,
А за него она пойдет на казнь. | С како́ю не́жностью поко́ит на рука́х
Она́ свое́ дитя́ в заду́мчивом молча́ньи!
На со́мкнутых губа́х лежи́т печа́ть страда́нья,
И ла́ска ти́хая в опу́щенных глаза́х...
С трево́гою прижа́в дитя́ к груди́ свое́й,
В его́ гряду́щее она́ гляди́т с тоско́ю,
И хо́чет ма́ть закры́ть беспо́мощной руко́ю
Свое́ дитя́ от сле́з, печа́ли и скорбе́й...
И в се́рдце у нее́ нея́сная боя́знь
Лиши́ться дорого́й, еди́нственной святы́ни...
Ведь без него́ весь ми́р оста́нется пусты́ней,
А за него́ она́ пойде́т на ка́знь. |
|
К. Р. | Гром затих. Умчались тучи,
Бурю ветром унесло,
Снова блещет полдень жгучий,
В небе ясно и светло:
В сад скорее! Потенистей
Мы дорожку изберем,
Зелень здесь еще душистей,
Теплым вспрыснута дождем.
Хорошо нам здесь на воле,
И так дышится легко!
Посмотри, как это поле
Разостлалось широко!
Здесь зеленый всходит колос
Средь раздольной ширины...
Слышишь: жаворонка голос
Льется с синей вышины.
В той дали голубоватой
Ослепленный тонет взор...
Так и тянет нас куда-то
В тот заманчивый простор! | Гро́м зати́х. Умча́лись ту́чи,
Бу́рю ве́тром унесло́,
Сно́ва бле́щет по́лдень жгу́чий,
В не́бе я́сно и светло́:
В са́д скоре́е! Потени́стей
Мы́ доро́жку избере́м,
Зе́лень зде́сь еще́ души́стей,
Те́плым вспры́снута дожде́м.
Хорошо́ нам зде́сь на во́ле,
И так ды́шится легко́!
Посмотри́, как э́то по́ле
Разостла́лось широко́!
Зде́сь зеле́ный всхо́дит ко́лос
Сре́дь раздо́льной ширины́...
Слы́шишь: жа́воронка го́лос
Лье́тся с си́ней вышины́.
В то́й дали́ голубова́той
Ослепле́нный то́нет взо́р...
Та́к и тя́нет на́с куда́-то
В то́т зама́нчивый просто́р! |
|
Константин Случевский | Там круглый год, почти всегда,
В угрюмом здании суда,
Когда вершить приходит суд,
Картины грустные встают,
Встают одна вослед другой,
С неудержимой быстротой,
Из мыслей, слов и дел людских,
В чертах, до ужаса живых...
И не один уж ряд имен
В синодик скорбный занесен,
И не с преступников одних
Спадают вдруг личины их:
Простой свидетель иногда
Важней судимых и суда,
Важней обоих их порой
Мы сами - в общем, всей толпой!
Но в грудах всяких, всяких дел:
Подлогов, взломов, мертвых тел,
Бессильной воли, злых умов,
Уродства чувств и фальши слов
И бесконечных верениц
Холодных душ и нервных лиц,
Заметна общая черта:
Незрелой мысли пустота! | Там кру́глый го́д, почти́ всегда́,
В угрю́мом зда́нии суда́,
Когда́ верши́ть прихо́дит су́д,
Карти́ны гру́стные встаю́т,
Встаю́т одна́ восле́д друго́й,
С неудержи́мой быстрото́й,
Из мы́слей, сло́в и де́л людски́х,
В черта́х, до у́жаса живы́х...
И не оди́н уж ря́д име́н
В сино́дик ско́рбный занесе́н,
И не с престу́пников одни́х
Спада́ют вдру́г личи́ны и́х:
Просто́й свиде́тель иногда́
Важне́й суди́мых и суда́,
Важне́й обо́их и́х поро́й
Мы са́ми - в о́бщем, все́й толпо́й!
Но в гру́дах вся́ких, вся́ких де́л:
Подло́гов, взло́мов, ме́ртвых те́л,
Бесси́льной во́ли, злы́х умо́в,
Уро́дства чу́вств и фа́льши сло́в
И бесконе́чных верени́ц
Холо́дных ду́ш и не́рвных ли́ц,
Заме́тна о́бщая черта́:
Незре́лой мы́сли пустота́! |
|
Ольга Берггольц | Я недругов смертью своей не утешу,
Чтоб в лживых слезах захлебнуться могли.
Не вбит еще крюк, на котором повешусь.
Не скован. Не вырыт рудой из земли.
Я встану над жизнью бездонной своею,
Над страхом ее, над железной тоскою...
Я знаю о многом. Я помню. Я смею.
Я тоже чего-нибудь страшного стою. | Я не́другов сме́ртью свое́й не уте́шу,
Чтоб в лжи́вых слеза́х захлебну́ться могли́.
Не вби́т еще крю́к, на кото́ром пове́шусь.
Не ско́ван. Не вы́рыт рудо́й из земли́.
Я вста́ну над жи́знью бездо́нной свое́ю,
Над стра́хом ее́, над желе́зной тоско́ю...
Я зна́ю о мно́гом. Я по́мню. Я сме́ю.
Я то́же чего́-нибудь стра́шного сто́ю. |
|
Федор Сологуб | Опять ночная тишина
Лежит в равнине омертвелой.
Обыкновенная луна
Глядит на снег, довольно белый.
Опять непраздничен и синь
Простор небесного молчанья,
И в глубине ночных пустынь
Всё те же звездные мерцанья.
И я, как прежде, жалкий раб,
Как из моих собратьев каждый,
Всё так же бледен, тих и слаб,
Всё тою же томлюсь я жаждой.
Мечтать о дивных чудесах
Хочу, как встарь, - и не мечтаю,
И в равнодушных небесах
Пророчеств новых не читаю.
И если по ночным снегам,
Звеня бубенчиками бойко,
Летит знакомая всем нам
По множеству романсов тройка,
То как не улыбнуться мне
Ее навязчивому бреду!
Не сяду в сани при луне
И никуда я не поеду. | Опя́ть ночна́я тишина́
Лежи́т в равни́не омертве́лой.
Обыкнове́нная луна́
Гляди́т на сне́г, дово́льно бе́лый.
Опя́ть непра́здничен и си́нь
Просто́р небе́сного молча́нья,
И в глубине́ ночны́х пусты́нь
Всё те́ же зве́здные мерца́нья.
И я́, как пре́жде, жа́лкий ра́б,
Как из мои́х собра́тьев ка́ждый,
Всё та́к же бле́ден, ти́х и сла́б,
Всё то́ю же томлю́сь я жа́ждой.
Мечта́ть о ди́вных чудеса́х
Хочу́, как вста́рь, - и не мечта́ю,
И в равноду́шных небеса́х
Проро́честв но́вых не чита́ю.
И е́сли по ночны́м снега́м,
Звеня́ бубе́нчиками бо́йко,
Лети́т знако́мая всем на́м
По мно́жеству рома́нсов тро́йка,
То ка́к не улыбну́ться мне́
Ее́ навя́зчивому бре́ду!
Не ся́ду в са́ни при луне́
И никуда́ я не пое́ду. |
|
Ярослав Смеляков | История не терпит славословья,
Трудна ее народная стезя.
Ее страницы, залитые кровью,
Нельзя любить бездумною любовью
И не любить без памяти нельзя. | Исто́рия не те́рпит славосло́вья,
Трудна́ ее́ наро́дная стезя́.
Ее́ страни́цы, за́литые кро́вью,
Нельзя́ люби́ть безду́мною любо́вью
И не люби́ть без па́мяти нельзя́. |
|
Вячеслав Иванов | Сумеречно слепнут
Луг, и лес, и нива,
Облачные дива
Лунной силой крепнут.
Крепнут силой лунной
Неба паутины,
И затоны - тины
Полны светорунной.
Накренились горы
К голубым расколам.
Мгла владеет долом,
В небе реют взоры.
Крыльев лебединых
Взмахом Греза реет
Там, где вечереет
На летучих льдинах,
Лебедью садится
У краев уклонных,
В черноту бездонных
Кладезей глядится,
В глубь, где ночь пустила
Синею излукой
Парус крутолукий
Бледного светила. | Су́меречно сле́пнут
Лу́г, и ле́с, и ни́ва,
О́блачные ди́ва
Лу́нной си́лой кре́пнут.
Кре́пнут си́лой лу́нной
Не́ба паути́ны,
И зато́ны - ти́ны
По́лны светору́нной.
Накрени́лись го́ры
К голубы́м раско́лам.
Мгла́ владе́ет до́лом,
В не́бе ре́ют взо́ры.
Кры́льев лебеди́ных
Взма́хом Гре́за ре́ет
Та́м, где вечере́ет
На лету́чих льди́нах,
Ле́бедью сади́тся
У крае́в укло́нных,
В черноту́ бездо́нных
Кла́дезей гляди́тся,
В глу́бь, где но́чь пусти́ла
Си́нею излу́кой
Па́рус крутолу́кий
Бле́дного свети́ла. |
|
Николай Глазков | Когда я шел и думал - или-или,
Глухонемые шли со мною рядом.
Глухонемые шли и говорили,
А я не знал - я рад или не рад им.
Один из них читал стихи руками,
А два других руками их ругали,
Но как глухонемой - глухонемых,
Я не способен был услышать их. | Когда́ я ше́л и ду́мал - или - и́ли,
Глухонемы́е шли́ со мно́ю ря́дом.
Глухонемы́е шли́ и говори́ли,
А я́ не зна́л - я ра́д или не ра́д им.
Оди́н из ни́х чита́л стихи́ рука́ми,
А два́ други́х рука́ми и́х руга́ли,
Но ка́к глухонемо́й - глухонемы́х,
Я не спосо́бен бы́л услы́шать и́х. |
|
Иван Тургенев | Новым чувствам всем сердцем отдался,
Как ребенок душою я стал,
И я сжег всё, чему поклонялся,
Поклонился всему, что сжигал. | Новым чу́вствам всем се́рдцем отда́лся,
Как ребе́нок душо́ю я ста́л,
И я сже́г всё, чему́ поклоня́лся,
Поклони́лся всему́, что сжига́л. |
|
Аполлон Григорьев | Немая ночь, сияют мириады
Небесных звезд - вся в блестках синева:
То вечный храм зажег свои лампады
Во славу божества.
Немая ночь, - и в ней слышнее шепот
Таинственных природы вечной сил:
То гимн любви, пока безумный ропот
Его не заглушил.
Немая ночь, но тщетно песнь моленья
Больному сердцу в памяти искать...
Ему смешно излить благословенья
И страшно проклинать.
Пред хором звезд невозмутимо-стройным
Оно судьбу на суд дерзнет ли звать,
Или своим вопросом беспокойным
Созданье возмущать?
О нет! о нет! когда благословенья
Забыты им средь суетных тревог,
Ему на часть, в час общий примиренья,
Послал забвенье Бог.
Забвение о том, что половиной,
Что лучшей половиною оно
В живую жертву мудрости единой
Давно обречено. | Нема́я но́чь, сия́ют мириа́ды
Небе́сных зве́зд - вся в бле́стках синева́:
То ве́чный хра́м заже́г свои́ лампа́ды
Во сла́ву божества́.
Нема́я но́чь, - и в не́й слышне́е ше́пот
Таи́нственных приро́ды ве́чной си́л:
То ги́мн любви́, пока́ безу́мный ро́пот
Его́ не заглуши́л.
Нема́я но́чь, но тще́тно пе́снь моле́нья
Больно́му се́рдцу в па́мяти иска́ть...
Ему́ смешно́ изли́ть благослове́нья
И стра́шно проклина́ть.
Пред хо́ром зве́зд невозмути́мо - стро́йным
Оно́ судьбу́ на су́д дерзне́т ли зва́ть,
Или свои́м вопро́сом беспоко́йным
Созда́нье возмуща́ть?
О не́т! о не́т! когда́ благослове́нья
Забы́ты и́м средь су́етных трево́г,
Ему́ на ча́сть, в час о́бщий примире́нья,
Посла́л забве́нье Бо́г.
Забве́ние о то́м, что полови́ной,
Что лу́чшей полови́ною оно́
В живу́ю же́ртву му́дрости еди́ной
Давно́ обречено́. |
|
Александр Блок | Петербургские сумерки снежные,
Взгляд на улицу, розы в дому:
Мысли - точно у девушки нежные,
А о чем - и сама не пойму.
Всё гляжусь в мое зеркало сонное:
(Он, должно быть, глядится в окно
Вон лицо мое - злое, влюбленное!
Ах, как мне надоело оно!
Запевания низкого голоса,
Снежно-белые руки мои,
Мои тонкие рыжие волосы,
Как давно они стали ничьи!
Муж ушел. Свет такой безобразный:
Всё же кровь розовеет: на свет:
Посмотрю-ка, он там или нет?
Так и есть: Ах, какой неотвязный! | Петербу́ргские су́мерки сне́жные,
Взгляд на у́лицу, ро́зы в дому́:
Мысли - то́чно у де́вушки не́жные,
А о че́м - и сама́ не пойму́.
Всё гляжу́сь в мое зе́ркало со́нное:
(Он, должно́ быть, гляди́тся в окно́
Вон лицо́ мое - зло́е, влюбле́нное!
Ах, как мне́ надое́ло оно́!
Запева́ния ни́зкого го́лоса,
Снежно - бе́лые ру́ки мои́,
Мои то́нкие ры́жие во́лосы,
Как давно́ они ста́ли ничьи́!
Муж уше́л. Свет тако́й безобра́зный:
Всё же кро́вь розове́ет: на све́т:
Посмотрю́-ка, он та́м или не́т?
Так и е́сть: Ах, како́й неотвя́зный! |
|
Иннокентий Анненский | Дыханье дав моим устам,
Она на факел свой дохнула,
И целый мир на Здесь и Там
В тот миг безумья разомкнула,
Ушла, - и холодом пахнуло
По древожизненным листам.
С тех пор Незримая, года
Мои сжигая без следа,
Желанье жить всё жарче будит,
Но нас никто и никогда
Не примирит и не рассудит,
И верю: вновь за мной когда
Она придет - меня не будет. | Дыха́нье да́в мои́м уста́м,
Она́ на фа́кел сво́й дохну́ла,
И це́лый ми́р на Зде́сь и Та́м
В тот ми́г безу́мья разомкну́ла,
Ушла́, - и хо́лодом пахну́ло
По древожи́зненным листа́м.
С тех по́р Незри́мая, года́
Мои́ сжига́я без следа́,
Жела́нье жи́ть всё жа́рче бу́дит,
Но на́с никто́ и никогда́
Не примири́т и не рассу́дит,
И ве́рю: вно́вь за мно́й когда́
Она́ приде́т - меня́ не бу́дет. |
|
Максимилиан Волошин | Фиалки волн и гиацинты пены
Цветут на взморье около камней.
Цветами пахнет соль.
Один из дней,
Когда не жаждет сердце перемены
И не торопит преходящий миг,
Но пьет так жадно златокудрый лик
Янтарных солнц, просвеченный сквозь просинь.
Такие дни под старость дарит осень. | Фиа́лки во́лн и гиаци́нты пе́ны
Цвету́т на взмо́рье о́коло камне́й.
Цвета́ми па́хнет со́ль.
Оди́н из дне́й,
Когда́ не жа́ждет се́рдце переме́ны
И не торо́пит преходя́щий ми́г,
Но пье́т так жа́дно златоку́дрый ли́к
Янта́рных со́лнц, просве́ченный сквозь про́синь.
Таки́е дни́ под ста́рость да́рит о́сень. |
|
Всеволод Рождественский | Обернулась жизнь твоя цыганкою,
А в ее мучительных зрачках
Степь, закат да с горькою тальянкою
Поезда на запасных путях.
Ты глазами, словно осень, ясными
Пьешь Россию в первый раз такой -
С тройкой, с колокольцами напрасными,
С безысходной девичьей тоской.
В пламенное наше воскресение,
В снежный вихрь - за голенищем нож -
На высокое самосожжение
Ты за ней, красавицей, пойдешь.
Довелось ей быть твоей подругою,
Роковою ночью, без креста,
В первый раз хмельной крещенской вьюгою
Навсегда поцеловать в уста.
Трех свечей глаза мутно-зеленые,
Дождь в окне, и острые, углом,
Вижу плечи - крылья преломленные -
Под измятым черным сюртуком.
Спи, поэт! Колокола да вороны
Молчаливый холм твой стерегут,
От него на все четыре стороны
Русские дороженьки бегут.
Не попам за душною обеднею
Лебедей закатных отпевать...
Был ты нашей песнею последнею,
Лучшей песней, что певала Мать. | Оберну́лась жи́знь твоя́ цыга́нкою,
А в ее́ мучи́тельных зрачка́х
Сте́пь, зака́т да с го́рькою талья́нкою
Поезда́ на запасны́х путя́х.
Ты́ глаза́ми, сло́вно о́сень, я́сными
Пье́шь Росси́ю в пе́рвый ра́з тако́й -
С тро́йкой, с колоко́льцами напра́сными,
С безысхо́дной де́вичьей тоско́й.
В пла́менное на́ше воскресе́ние,
В сне́жный ви́хрь - за голени́щем но́ж -
На высо́кое самосожже́ние
Ты́ за не́й, краса́вицей, пойде́шь.
Довело́сь ей бы́ть твое́й подру́гою,
Роково́ю но́чью, без креста́,
В пе́рвый ра́з хмельно́й креще́нской вью́гою
Навсегда́ поцелова́ть в уста́.
Тре́х свече́й глаза́ мутно - зеле́ные,
До́ждь в окне́, и о́стрые, угло́м,
Ви́жу пле́чи - кры́лья преломле́нные -
Под измя́тым че́рным сюртуко́м.
Спи́, поэ́т! Колокола́ да во́роны
Молчали́вый хо́лм твой стерегу́т,
От него́ на все́ четы́ре сто́роны
Ру́сские доро́женьки бегу́т.
Не попа́м за ду́шною обе́днею
Лебеде́й зака́тных отпева́ть...
Бы́л ты на́шей пе́снею после́днею,
Лу́чшей пе́сней, что́ пева́ла Ма́ть. |
|
Василий Лебедев-Кумач | Сон приходит на порог,
Крепко-крепко спи ты,
Сто путей,
Сто дорог
Для тебя открыты!
Все на свете отдыхает:
Ветер затихает,
Небо спит,
Солнце спит,
И луна зевает.
Спи, сокровище мое,
Ты такой богатый:
Все твое,
Все твое -
Звезды и закаты!
Завтра солнышко проснется,
Снова к нам вернется.
Молодой,
Золотой
Новый день начнется.
Чтобы завтра рано встать
Солнышку навстречу,
Надо спать,
Крепко спать,
Милый человечек!
Спит зайчонок и мартышка,
Спит в берлоге мишка,
Дяди спят,
Тети спят,
Спи и ты, малышка! | Со́н прихо́дит на поро́г,
Кре́пко - кре́пко спи́ ты,
Сто́ путе́й,
Сто́ доро́г
Для тебя́ откры́ты!
Все́ на све́те отдыха́ет:
Ве́тер затиха́ет,
Не́бо спи́т,
Со́лнце спи́т,
И луна́ зева́ет.
Спи́, сокро́вище мое́,
Ты́ тако́й бога́тый:
Все́ твое́,
Все́ твое́ -
Зве́зды и зака́ты!
За́втра со́лнышко просне́тся,
Сно́ва к на́м верне́тся.
Молодо́й,
Золото́й
Но́вый де́нь начне́тся.
Что́бы за́втра ра́но вста́ть
Со́лнышку навстре́чу,
На́до спа́ть,
Кре́пко спа́ть,
Ми́лый челове́чек!
Спи́т зайчо́нок и марты́шка,
Спи́т в берло́ге ми́шка,
Дя́ди спя́т,
Те́ти спя́т,
Спи́ и ты́, малы́шка! |
|
Ярослав Смеляков | Сил на это не жалейте,
Не глядите вкось и врозь -
В обе палки вместе бейте
Так, чтоб небо затряслось.
Опускайте громче руку,
Извинений не прося,
Чтоб от этого от стуку
Отворилось все и вся.
Грузчик, каменщик и плотник,
Весь народ мастеровой,
Выходите на субботник
Всенародный, мировой.
Наступает час расплаты
За дубинки и штыки,
Собирайте все лопаты,
Все мотыги и кирки.
Работенка вам по силам,
По душе и по уму:
Ройте общую могилу
Капиталу самому.
Ройте все единым духом,
Дружно плечи веселя -
Пусть ему не станет пухом
Наша общая земля.
Мы ж недаром изучали
"Манифест" и "Капитал" -
Маркс и Энгельс дело знали,
Ленин дело понимал. | Си́л на э́то не жале́йте,
Не гляди́те вко́сь и вро́зь -
В о́бе па́лки вме́сте бе́йте
Та́к, чтоб не́бо затрясло́сь.
Опуска́йте гро́мче ру́ку,
Извине́ний не прося́,
Что́б от э́того от сту́ку
Отвори́лось все́ и вся́.
Гру́зчик, ка́менщик и пло́тник,
Ве́сь наро́д мастерово́й,
Выходи́те на суббо́тник
Всенаро́дный, мирово́й.
Наступа́ет ча́с распла́ты
За дуби́нки и штыки́,
Собира́йте все́ лопа́ты,
Все́ моты́ги и кирки́.
Работе́нка ва́м по си́лам,
По душе́ и по уму́:
Ро́йте о́бщую моги́лу
Капита́лу самому́.
Ро́йте все́ еди́ным ду́хом,
Дру́жно пле́чи веселя́ -
Пу́сть ему́ не ста́нет пу́хом
На́ша о́бщая земля́.
Мы́ ж неда́ром изуча́ли
"Манифе́ст " и " Капита́л" -
Ма́ркс и Э́нгельс де́ло зна́ли,
Ле́нин де́ло понима́л. |
|
Михаил Герасимов | Вешний ветер дышит
Вишеньем с полей,
На вечерней крыше -
Митинг голубей.
Воркотня и крики
У трибуны труб.
Свежей земляникой
Веет старый дуб.
С музыкой и песней,
Сбросив снежный сон,
Льет река чудесней
Ледоходный звон.
Лес, зарей одетый,
Машет и зовет.
Свеял свитки света
Пламенный завод.
Вдохновенны ржанья
Зубчатых колес.
Вешние желанья
Ветер нам принес.
Синеблузой птицей
Каждый рвется в даль.
Как сияют лица,
Как сверкает сталь!
Месяц в синем своде
Пригвожден звездой,
Ночь зарю уводит
Звездною уздой. | Ве́шний ве́тер ды́шит
Ви́шеньем с поле́й,
На вече́рней кры́ше -
Ми́тинг голубе́й.
Воркотня́ и кри́ки
У трибу́ны тру́б.
Све́жей земляни́кой
Ве́ет ста́рый ду́б.
С му́зыкой и пе́сней,
Сбро́сив сне́жный со́н,
Лье́т река́ чуде́сней
Ледохо́дный зво́н.
Ле́с, заре́й оде́тый,
Ма́шет и зове́т.
Све́ял сви́тки све́та
Пла́менный заво́д.
Вдохнове́нны ржа́нья
Зу́бчатых коле́с.
Ве́шние жела́нья
Ве́тер на́м прине́с.
Синеблу́зой пти́цей
Ка́ждый рве́тся в да́ль.
Ка́к сия́ют ли́ца,
Ка́к сверка́ет ста́ль!
Ме́сяц в си́нем сво́де
Пригвожде́н звездо́й,
Но́чь зарю́ уво́дит
Зве́здною уздо́й. |
|
Варлам Шаламов | Следов твоих ног на тропинке таежной
Ветрам я не дам замести.
Песок сохранит отпечаток ничтожный
Живым на моем пути.
Когда-нибудь легкую вспомню походку,
Больную улыбку твою.
И память свою похвалю за находку
В давно позабытом краю. | Следо́в твоих но́г на тропи́нке тае́жной
Ветра́м я не да́м замести́.
Песо́к сохрани́т отпеча́ток ничто́жный
Живы́м на мое́м пути.
Когда́-нибудь ле́гкую вспо́мню похо́дку,
Больну́ю улы́бку твою́.
И па́мять свою́ похвалю́ за нахо́дку
В давно́ позабы́том краю́. |
|
Алексей Апухтин | Верхние ветви зеленого, стройного клена,
В горьком раздумье слежу я за вами с балкона.
Грустно вы смотрите: ваше житье незавидно,
Что на земле нас волнует - того вам не видно.
В синее небо вы взор устремили напрасно:
Небо - безжалостно, небо - так гордо-бесстрастно!
Бури ль вы ждете? Быть может, раскрывши объятья,
Встретитесь вы, как давно разлученные братья?
Нет, никогда вам не встретиться! Ветер застонет
Листья крутя, он дрожащую ветку наклонит,
Но неизменный, суровый закон выполняя,
Тотчас от ветки родной отшатнется другая...
Бедные ветви, утешьтесь! Вы слишком высоки:
Вот отчего вы так грустны и так одиноки! | Ве́рхние ве́тви зеле́ного, стро́йного кле́на,
В го́рьком разду́мье слежу́ я за ва́ми с балко́на.
Гру́стно вы смо́трите: ва́ше житье́ незави́дно,
Что́ на земле́ нас волну́ет - того́ вам не ви́дно.
В си́нее не́бо вы взо́р устреми́ли напра́сно:
Не́бо - безжа́лостно, не́бо - так го́рдо - бесстра́стно!
Бу́ри ль вы жде́те? Быть мо́жет, раскры́вши объя́тья,
Встре́титесь вы́, как давно́ разлуче́нные бра́тья?
Не́т, никогда́ вам не встре́титься! Ве́тер засто́нет
Ли́стья крутя́, он дрожа́щую ве́тку накло́нит,
Но неизме́нный, суро́вый зако́н выполня́я,
То́тчас от ве́тки родно́й отшатне́тся друга́я...
Бе́дные ве́тви, уте́шьтесь! Вы сли́шком высо́ки:
Во́т отчего́ вы так гру́стны и та́к одино́ки! |
|
Ярослав Смеляков | Мне кажется, что я не в зале,
А, годы и стены пройдя,
Стою на Финляндском вокзале
И слушаю голос вождя.
Пространство и время нарушив,
Мне голос тот в сердце проник,
И прямо на площадь, как в душу,
Железный идет броневик.
Отважный, худой, бородатый -
Гроза петербургских господ,
Я вместе с окопным солдатом
На Зимний тащу пулемет.
Земля, как осина, дрожала,
Когда наш отряд штурмовал.
Нам совесть идти приказала,
Нас Ленин на это послал.
Знамена великих сражений,
Пожары гражданской войны...
Как смысл человечества, Ленин
Стоит на трибуне страны.
Я в грозных рядах растворяюсь,
Я ветром победы дышу
И, с митинга в бой отправляясь,
Восторженно шапкой машу.
Не в траурном зале музея -
Меж тихих московских домов
Я руки озябшие грею
У красных январских костров.
Ослепли глаза от мороза,
Ослабли от туч снеговых.
И ваши, товарищи, слезы
В глазах застывают моих. | Мне ка́жется, что́ я не в за́ле,
А, го́ды и сте́ны пройдя́,
Стою́ на Финля́ндском вокза́ле
И слу́шаю го́лос вождя́.
Простра́нство и вре́мя нару́шив,
Мне го́лос тот в се́рдце прони́к,
И пря́мо на пло́щадь, как в ду́шу,
Желе́зный иде́т броневи́к.
Отва́жный, худо́й, борода́тый -
Гроза́ петербу́ргских госпо́д,
Я вме́сте с око́пным солда́том
На Зи́мний тащу́ пулеме́т.
Земля́, как оси́на, дрожа́ла,
Когда́ наш отря́д штурмова́л.
Нам со́весть идти́ приказа́ла,
Нас Ле́нин на э́то посла́л.
Знаме́на вели́ких сраже́ний,
Пожа́ры гражда́нской войны́...
Как смы́сл челове́чества, Ле́нин
Стои́т на трибу́не страны́.
Я в гро́зных ряда́х растворя́юсь,
Я ве́тром побе́ды дышу́
И, с ми́тинга в бо́й отправля́ясь,
Восто́рженно ша́пкой машу́.
Не в тра́урном за́ле музе́я -
Меж ти́хих моско́вских домо́в
Я ру́ки озя́бшие гре́ю
У кра́сных янва́рских костро́в.
Осле́пли глаза́ от моро́за,
Осла́бли от ту́ч снеговы́х.
И ва́ши, това́рищи, сле́зы
В глаза́х застыва́ют мои́х. |
|
Денис Давыдов | Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он!
Не тот, что на закате дня
Гудит в стенах монастыря,
Но тот, что пасмурной порой
Поется девой молодой...
Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он!
Как он мучителен и мил!
Как он мне чувства возмутил,
Когда впервые звук его
Коснулся слуха моего!
То был не звук, но глас страстей,
То говор был с душой моей!
Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он!
Все вторило в природе ей:
Луна средь облачных зыбей,
Пустыня в сумрачной тиши
И ропот девственной души,
Терзаемой любви тоской,
И очи, полные слезой!
Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он! | Вече́рний зво́н, вече́рний зво́н,
Как мно́го ду́м наво́дит о́н!
Не то́т, что на зака́те дня́
Гуди́т в стена́х монастыря́,
Но то́т, что па́смурной поро́й
Пое́тся де́вой молодо́й...
Вече́рний зво́н, вече́рний зво́н,
Как мно́го ду́м наво́дит о́н!
Как о́н мучи́телен и ми́л!
Как о́н мне чу́вства возмути́л,
Когда́ впервы́е зву́к его́
Косну́лся слу́ха моего́!
То бы́л не зву́к, но гла́с страсте́й,
То го́вор бы́л с душо́й мое́й!
Вече́рний зво́н, вече́рний зво́н,
Как мно́го ду́м наво́дит о́н!
Все вто́рило в приро́де е́й:
Луна́ средь о́блачных зыбе́й,
Пусты́ня в су́мрачной тиши́
И ро́пот де́вственной души́,
Терза́емой любви́ тоско́й,
И о́чи, по́лные слезо́й!
Вече́рний зво́н, вече́рний зво́н,
Как мно́го ду́м наво́дит о́н! |
|
Константин Фофанов | Дрожащий блеск звезды вечерней
И чары вешние земли
В былые годы суеверней
Мне сердце тронуть бы могли.
А ныне сумрак этот белый,
И этих звезд огонь несмелый,
И благовонных яблонь цвет,
И шелест, брезжущий по саду,
Как бледный призрак прошлых лет,
Темно и грустно блещут взгляду.
Хочу к былому я воззвать,
Чтоб вновь верней им насладиться,
Сны молодые попытать,
Любви забытой помолиться! | Дрожа́щий бле́ск звезды́ вече́рней
И ча́ры ве́шние земли́
В былы́е го́ды суеве́рней
Мне се́рдце тро́нуть бы могли́.
А ны́не су́мрак э́тот бе́лый,
И э́тих зве́зд ого́нь несме́лый,
И благово́нных я́блонь цве́т,
И ше́лест, бре́зжущий по са́ду,
Как бле́дный при́зрак про́шлых ле́т,
Темно́ и гру́стно бле́щут взгля́ду.
Хочу́ к было́му я́ воззва́ть,
Чтоб вно́вь верне́й им наслади́ться,
Сны молоды́е попыта́ть,
Любви́ забы́той помоли́ться! |
|
Лев Ошанин | Их было столько, ярких и блестящих,
Светящихся в пути передо мной,
Манящих смехом, радостью звенящих,
Прекрасных вечной прелестью земной!
А ты была единственной любимой,
Совсем другой была, совсем другой,
Как стрельчатая веточка рябины
Над круглою и плоскою листвой. | Их бы́ло сто́лько, я́рких и блестя́щих,
Светя́щихся в пути́ передо мно́й,
Маня́щих сме́хом, ра́достью звеня́щих,
Прекра́сных ве́чной пре́лестью земно́й!
А ты́ была́ еди́нственной люби́мой,
Совсе́м друго́й была́, совсе́м друго́й,
Как стре́льчатая ве́точка ряби́ны
Над кру́глою и пло́скою листво́й. |
|
Федор Сологуб | Блажен, кто пьет напиток трезвый,
Холодный дар спокойных рек,
Кто виноградной влагой резвой
Не веселил себя вовек.
Но кто узнал живую радость
Шипучих и колючих струй,
Того влечет к себе их сладость,
Их нежной пены поцелуй.
Блаженно всё, что в тьме природы,
Не зная жизни, мирно спит,
Блаженны воздух, тучи, воды,
Блаженны мрамор и гранит.
Но где горят огни сознанья,
Там злая жажда разлита,
Томят бескрылые желанья
И невозможная мечта. | Блаже́н, кто пье́т напи́ток тре́звый,
Холо́дный да́р споко́йных ре́к,
Кто виногра́дной вла́гой ре́звой
Не весели́л себя́ вове́к.
Но кто́ узна́л живу́ю ра́дость
Шипу́чих и колю́чих стру́й,
Того́ влече́т к себе́ их сла́дость,
Их не́жной пе́ны поцелу́й.
Блаже́нно всё́, что в тьме́ приро́ды,
Не зна́я жи́зни, ми́рно спи́т,
Блаже́нны во́здух, ту́чи, во́ды,
Блаже́нны мра́мор и грани́т.
Но где́ горя́т огни́ созна́нья,
Там зла́я жа́жда разлита́,
Томя́т бескры́лые жела́нья
И невозмо́жная мечта́. |
|
Андрей Дементьев | Я пред тобой ни в чем не виноват.
Ни в чем я пред тобою невиновен.
Но почему так холоден твой взгляд,
Как будто ты по гороскопу Овен.
А этот знак враждебен моему.
И значит нет меж нами примиренья.
Ну выйди из созвездия на время,
Оставь свою таинственную тьму.
Побудь со мной в моем веселом знаке,
Где доброта и верность правят бал.
Душа твоя оттает от похвал,
Как от тепла глаза больной собаки.
Я пред тобой ни в чем не виноват.
И все я напридумал про созвездья.
Давай вернемся в мир своих утрат,
Где наши дни и души были вместе.
Давай вернемся в мир своих утрат.
И выясним, кто был в них виноват. | Я пред тобо́й ни в че́м не винова́т.
Ни в че́м я пред тобо́ю невино́вен.
Но почему́ так хо́лоден твой взгля́д,
Как бу́дто ты́ по гороско́пу О́вен.
А э́тот зна́к вражде́бен моему́.
И зна́чит не́т меж на́ми примире́нья.
Ну вы́йди из созве́здия на вре́мя,
Оста́вь свою́ таи́нственную тьму́.
Побу́дь со мно́й в мое́м весе́лом зна́ке,
Где доброта́ и ве́рность пра́вят ба́л.
Душа́ твоя́ отта́ет от похва́л,
Как от тепла́ глаза́ больно́й соба́ки.
Я пред тобо́й ни в че́м не винова́т.
И все́ я наприду́мал про созве́здья.
Дава́й верне́мся в ми́р свои́х утра́т,
Где на́ши дни́ и ду́ши бы́ли вме́сте.
Дава́й верне́мся в ми́р свои́х утра́т.
И вы́ясним, кто бы́л в них винова́т. |
|
Аполлон Майков | О вечно ропщущий, угрюмый Океан!
С богами вечными когда-то в гордом споре
Цепями вечными окованный титан
И древнее свое один несущий горе!
Ты успокоился надолго ли? О, миг
И, грозный, вдруг опять подымется старик,
И, злобствуя на всё на солнце золотое,
На песни нереид, на звездный тихий свет,
На счастие, каким исполнился поэт,
Обретший свой покой в его святом покое,
Ударит по волнам, кляня суровый рок
И грозно требуя в неистовой гордыне,
Чтобы не смел глядеть ни человек, ни бог,
Как горе он свое несет в своей пустыне. | О ве́чно ро́пщущий, угрю́мый Океа́н!
С бога́ми ве́чными когда́-то в го́рдом спо́ре
Цепя́ми ве́чными око́ванный тита́н
И дре́внее свое́ оди́н несу́щий го́ре!
Ты успоко́ился надо́лго ли? О, ми́г
И, гро́зный, вдру́г опя́ть поды́мется стари́к,
И, зло́бствуя на всё́ на со́лнце золото́е,
На пе́сни нереи́д, на зве́здный ти́хий све́т,
На сча́стие, каки́м испо́лнился поэ́т,
Обре́тший сво́й поко́й в его́ свято́м поко́е,
Уда́рит по волна́м, кляня́ суро́вый ро́к
И гро́зно тре́буя в неи́стовой горды́не,
Чтобы не сме́л гляде́ть ни челове́к, ни бо́г,
Как го́ре о́н свое́ несе́т в свое́й пусты́не. |
|
Иван Козлов | Когда пробьет печальный час
Полночной тишины
И звезды трепетно горят,
Туман кругом луны:
Тогда задумчив и один,
Спешу я к роще той,
Где, милый друг, бывало, мы
Бродили в тьме ночной.
О, если в тайной доле их
Возможность есть душам
Слетать из-за далеких звезд
К тоскующим друзьям,
К знакомой роще ты слетишь
В полночной тишине,
И дашь мне весть, что в небесах
Ты помнишь обо мне!
И, думой сердца увлечен,
Ту песню я пою,
Которой, друг, пленяла ты
Мечтательность мою.
Унылый голос ветерок
Разносит в чуткой тьме,
В поляне веет и назад
Несет его ко мне.
А я я верю томный звук
От родины святой
На песнь любимую ответ
Души твоей младой. | Когда́ пробье́т печа́льный ча́с
Полно́чной тишины́
И зве́зды тре́петно горя́т,
Тума́н круго́м луны́:
Тогда́ заду́мчив и оди́н,
Спешу́ я к ро́ще то́й,
Где, ми́лый дру́г, быва́ло, мы́
Броди́ли в тьме́ ночно́й.
О, е́сли в та́йной до́ле и́х
Возмо́жность е́сть душа́м
Слета́ть из-за дале́ких зве́зд
К тоску́ющим друзья́м,
К знако́мой ро́ще ты́ слети́шь
В полно́чной тишине́,
И да́шь мне ве́сть, что в небеса́х
Ты по́мнишь обо мне́!
И, ду́мой се́рдца увлече́н,
Ту пе́сню я́ пою́,
Кото́рой, дру́г, пленя́ла ты́
Мечта́тельность мою́.
Уны́лый го́лос ветеро́к
Разно́сит в чу́ткой тьме́,
В поля́не ве́ет и наза́д
Несе́т его́ ко мне́.
А я́ я ве́рю то́мный зву́к
От ро́дины свято́й
На пе́снь люби́мую отве́т
Души́ твое́й младо́й. |
|
Федор Сологуб | Путь мой трудный, путь мой длинный,
Я один в стране пустынной,
Но услады есть в пути,
Улыбаюсь, забавляюсь,
Сам собою вдохновляюсь,
И не скучно мне идти.
Широки мои поляны,
И белы мои туманы,
И светла луна моя,
И поет мне ветер вольный
Речью буйной, безглагольной
Про блаженство бытия. | Пу́ть мой тру́дный, пу́ть мой дли́нный,
Я́ оди́н в стране́ пусты́нной,
Но усла́ды е́сть в пути́,
Улыба́юсь, забавля́юсь,
Са́м собо́ю вдохновля́юсь,
И не ску́чно мне́ идти́.
Широки́ мои́ поля́ны,
И белы́ мои́ тума́ны,
И светла́ луна́ моя́,
И пое́т мне ве́тер во́льный
Ре́чью бу́йной, безглаго́льной
Про блаже́нство бытия́. |
|
Алексей Сурков | Каюсь. Музу мою невзлюбила экзотика.
Не воспитанный с детства в охотничьих играх,
Мой герой не ходил за Чукотку на котика
И не целился в глаз полосатого тигра.
И норд-ост не трепал его пышные волосы
Под оранжевым парусом легкой шаланды.
Он не шел открывать неоткрытые полюсы,
Не скрывал по ущельям тюки контрабанды.
Словом - личность по части экзотики куцая,
Для цветистых стихов приспособлена плохо.
Он ходил в рядовых при большой революции,
Подпирая плечом боевую эпоху.
Сыпняками, тревогами, вошью изглоданный,
По дорогам войны, от Читы до Донбасса,
Он ходил - мировой революции подданный,
Безыменный гвардеец восставшего класса.
Он учился в огне, под знаменами рваными,
В боевой суматохе походных становий,
Чтобы, строя заводы, орудуя планами,
И винтовку и сердце держать наготове.
И совсем не беда, что густая романтика
Не жила в этом жестком, натруженном теле.
Он мне дорог от сердца до красного бантика,
До помятой звезды на армейской шинели. | Каюсь. Му́зу мою́ невзлюби́ла экзо́тика.
Не воспи́танный с де́тства в охо́тничьих и́грах,
Мой геро́й не ходи́л за Чуко́тку на ко́тика
И не це́лился в гла́з полоса́того ти́гра.
И норд - о́ст не трепа́л его пы́шные во́лосы
Под ора́нжевым па́русом ле́гкой шала́нды.
Он не ше́л открыва́ть неоткры́тые по́люсы,
Не скрыва́л по уще́льям тюки́ контраба́нды.
Словом - ли́чность по ча́сти экзо́тики ку́цая,
Для цвети́стых стихо́в приспосо́блена пло́хо.
Он ходи́л в рядовы́х при большо́й револю́ции,
Подпира́я плечо́м боеву́ю эпо́ху.
Сыпняка́ми, трево́гами, во́шью изгло́данный,
По доро́гам войны́, от Читы́ до Донба́сса,
Он ходи́л - мирово́й револю́ции по́дданный,
Безыме́нный гварде́ец восста́вшего кла́сса.
Он учи́лся в огне́, под знаме́нами рва́ными,
В боево́й сумато́хе похо́дных стано́вий,
Чтобы, стро́я заво́ды, ору́дуя пла́нами,
И винто́вку и се́рдце держа́ть нагото́ве.
И совсе́м не беда́, что густа́я рома́нтика
Не жила́ в этом же́стком, натру́женном те́ле.
Он мне до́рог от се́рдца до кра́сного ба́нтика,
До помя́той звезды́ на арме́йской шине́ли. |
|
Николай Гумилев | Я пойду гулять по гулким шпалам,
Думать и следить
В небе желтом, в небе алом
Рельс бегущих нить.
В залы пасмурные станций
Забреду, дрожа,
Коль не сгонят оборванца
С криком сторожа.
А потом мечтой упрямой
Вспомню в сотый раз
Быстрый взгляд красивой дамы,
Севшей в первый класс.
Что ей, гордой и далекой,
Вся моя любовь?
Но такой голубоокой
Мне не видеть вновь!
Расскажу я тайну другу,
Подтруню над ним,
В теплый час, когда по лугу
Ветер стелет дым.
И с улыбкой безобразной
Он ответит: "Ишь!
Начитался дряни разной,
Вот и говоришь". | Я́ пойду́ гуля́ть по гу́лким шпа́лам,
Ду́мать и следи́ть
В не́бе же́лтом, в не́бе а́лом
Ре́льс бегу́щих ни́ть.
В за́лы па́смурные ста́нций
Забреду́, дрожа́,
Ко́ль не сго́нят оборва́нца
С кри́ком сто́рожа.
А пото́м мечто́й упря́мой
Вспо́мню в со́тый ра́з
Бы́стрый взгля́д краси́вой да́мы,
Се́вшей в пе́рвый кла́сс.
Что́ ей, го́рдой и дале́кой,
Вся́ моя́ любо́вь?
Но тако́й голубоо́кой
Мне́ не ви́деть вно́вь!
Расскажу́ я та́йну дру́гу,
Подтруню́ над ни́м,
В те́плый ча́с, когда́ по лу́гу
Ве́тер сте́лет ды́м.
И с улы́бкой безобра́зной
О́н отве́тит: " И́шь!
Начита́лся дря́ни ра́зной,
Во́т и говори́шь ". |
|
Юргис Балтрушайтис | Цветам былого нет забвенья,
И мне, как сон, как смутный зов -
Сколь часто! - чудится виденье
Евпаторийских берегов...
Там я бродил тропой без терний,
И море зыбью голубой
Мне пело сказку в час вечерний,
И пел псалмы ночной прибой...
В садах дремала тишь благая,
И радостен был мирный труд,
И стлался, в дали убегая,
Холмистой степи изумруд...
С тех пор прошло над бедным миром
Кровавым смерчем много гроз,
И много боли в сердце сиром
Я в смуте жизни перенес.
Еще свирепствует и ныне
Гроза, разгульнее стократ,
И по земле, полупустыне,
Взрывая сны, гудит набат...
Но сон не есть ли отблеск вечный
Того, что будет наяву -
Так пусть мне снится, что беспечный
Я в Евпатории живу. | Цвета́м было́го не́т забве́нья,
И мне́, как со́н, как сму́тный зо́в -
Сколь ча́сто! - чу́дится виде́нье
Евпатори́йских берего́в...
Там я́ броди́л тропо́й без те́рний,
И мо́ре зы́бью голубо́й
Мне пе́ло ска́зку в ча́с вече́рний,
И пе́л псалмы́ ночно́й прибо́й...
В сада́х дрема́ла ти́шь блага́я,
И ра́достен был ми́рный тру́д,
И стла́лся, в да́ли убега́я,
Холми́стой сте́пи изумру́д...
С тех по́р прошло́ над бе́дным ми́ром
Крова́вым сме́рчем мно́го гро́з,
И мно́го бо́ли в се́рдце си́ром
Я в сму́те жи́зни перене́с.
Еще́ свире́пствует и ны́не
Гроза́, разгу́льнее стокра́т,
И по земле́, полупусты́не,
Взрыва́я сны́, гуди́т наба́т...
Но со́н не е́сть ли о́тблеск ве́чный
Того́, что бу́дет наяву́ -
Так пу́сть мне сни́тся, что́ беспе́чный
Я в Евпато́рии живу́. |
|
Николай Глазков | На Тишинском океане
Без руля и без кают
Тихо плавают в тумане
И чего-то продают.
Продает стальную бритву
Благороднейший старик,
Потому что он поллитру
Хочеть выпить на троих. | На Тиши́нском океа́не
Без руля́ и без каю́т
Ти́хо пла́вают в тума́не
И чего́-то продаю́т.
Продае́т стальну́ю бри́тву
Благоро́днейший стари́к,
Потому́ что о́н полли́тру
Хо́четь вы́пить на трои́х. |
|
Николай Клюев | Темным зовам не верит душа,
Не летит встречу призракам ночи.
Ты, как осень, ясна, хороша,
Только строже и в ласках короче.
Потянулися с криком в отлет
Журавли над потусклой равниной.
Как с природой, тебя эшафот
Не разлучит с родимой кручиной.
Не однажды под осени плач
О тебе - невозвратно далекой
За разгульным стаканом палач
Головою поникнет жестокой. | Темным зо́вам не ве́рит душа́,
Не лети́т встречу при́зракам но́чи.
Ты, как о́сень, ясна́, хороша́,
Только стро́же и в ла́сках коро́че.
Потяну́лися с кри́ком в отле́т
Журавли́ над поту́склой равни́ной.
Как с приро́дой, тебя́ эшафо́т
Не разлу́чит с роди́мой кручи́ной.
Не одна́жды под о́сени пла́ч
О тебе́ - невозвра́тно дале́кой
За разгу́льным стака́ном пала́ч
Голово́ю пони́кнет жесто́кой. |
|
Александр Блок | Мы живем в старинной келье
У разлива вод.
Здесь весной кипит веселье,
И река поет.
Но в предвестие веселий,
В день весенних бурь
К нам прольется в двери келий
Светлая лазурь.
И полны заветной дрожью
Долгожданных лет,
Мы помчимся к бездорожью
В несказанный свет. | Мы́ живе́м в стари́нной ке́лье
У разли́ва во́д.
Зде́сь весно́й кипи́т весе́лье,
И река́ пое́т.
Но в предве́стие весе́лий,
В де́нь весе́нних бу́рь
К на́м пролье́тся в две́ри ке́лий
Све́тлая лазу́рь.
И полны́ заве́тной дро́жью
Долгожда́нных ле́т,
Мы́ помчи́мся к бездоро́жью
В несказа́нный све́т. |
|
Вадим Шефнер | Легки они, и участь их легка,
Тревоги нет в полете молчаливом,
Как мотыльки на пламя, облака
Летели к солнцу над заливом.
Как лепестки неведомых цветов,
Развеянные бури отдаленной,
Они летели над водой зеленой,
Чтобы упасть у дальних берегов.
А здесь камыш цеплялся за весло,
Безвольный руль петлял, чертил зигзаги...
И нас к закату по усталой влаге
Неверное течение несло. | Легки́ они́, и у́часть и́х легка́,
Трево́ги не́т в поле́те молчали́вом,
Как мотыльки́ на пла́мя, облака́
Лете́ли к со́лнцу над зали́вом.
Как лепестки́ неве́домых цвето́в,
Разве́янные бу́ри отдале́нной,
Они́ лете́ли над водо́й зеле́ной,
Чтобы упа́сть у да́льних берего́в.
А зде́сь камы́ш цепля́лся за весло́,
Безво́льный ру́ль петля́л, черти́л зигза́ги...
И на́с к зака́ту по уста́лой вла́ге
Неве́рное тече́ние несло́. |
|
Давид Самойлов | Когда замрут на зиму
Растения в садах,
То невообразимо,
Что превратишься в прах.
Ведь можно жить при снеге,
При холоде зимы.
Как голые побеги,
Лишь замираем мы.
И очень долго снится -
Не годы, а века -
Морозная ресница
И юная щека. | Когда́ замру́т на зи́му
Расте́ния в сада́х,
То невообрази́мо,
Что преврати́шься в пра́х.
Ведь мо́жно жи́ть при сне́ге,
При хо́лоде зимы́.
Как го́лые побе́ги,
Лишь замира́ем мы́.
И о́чень до́лго сни́тся -
Не го́ды, а века́ -
Моро́зная ресни́ца
И ю́ная щека́. |
|
Михаил Светлов | Я годы учился недаром,
Недаром свинец рассыпал -
Одним дальнобойным ударом
Я в дальнюю мачту попал...
На компасе верном бесстрастно
Отмечены Север и Юг.
Летучий Голландец напрасно
Хватает спасательный круг.
Порядочно песенок спето,
Я молодость прожил одну,
Посудину старую эту
Пущу непременно ко дну...
Холодное небо угрюмей
С рассветом легло на моря,
Вода набирается в трюме.
Шатается шхуна моя...
Тумана холодная примесь...
И вот на морское стекло,
Как старый испорченный примус,
Неясное солнце взошло.
На звон пробужденных трамваев,
На зов ежедневных забот
Жена капитана, зевая,
Домашней хозяйкой встает.
Я нежусь в рассветном угаре,
В разливе ночного тепла,
За окнами на тротуаре
Сугубая суша легла.
И где я найду человека,
Кто б мокрою песней хлестал,
Друзья одноглазого Джека
Мертвы, распростерлись у скал.
И все ж я доволен судьбою,
И все ж я не гнусь от обид,
И все же моею рукою
Летучий Голландец убит. | Я го́ды учи́лся неда́ром,
Неда́ром свине́ц рассыпа́л -
Одни́м дальнобо́йным уда́ром
Я в да́льнюю ма́чту попа́л...
На ко́мпасе ве́рном бесстра́стно
Отме́чены Се́вер и Ю́г.
Лету́чий Голла́ндец напра́сно
Хвата́ет спаса́тельный кру́г.
Поря́дочно пе́сенок спе́то,
Я мо́лодость про́жил одну́,
Посу́дину ста́рую э́ту
Пущу́ непреме́нно ко дну́...
Холо́дное не́бо угрю́мей
С рассве́том легло́ на моря́,
Вода́ набира́ется в трю́ме.
Шата́ется шху́на моя́...
Тума́на холо́дная при́месь...
И во́т на морско́е стекло́,
Как ста́рый испо́рченный при́мус,
Нея́сное со́лнце взошло́.
На зво́н пробужде́нных трамва́ев,
На зо́в ежедне́вных забо́т
Жена́ капита́на, зева́я,
Дома́шней хозя́йкой встае́т.
Я не́жусь в рассве́тном уга́ре,
В разли́ве ночно́го тепла́,
За о́кнами на́ тротуа́ре
Сугу́бая су́ша легла́.
И где́ я найду́ челове́ка,
Кто б мо́крою пе́сней хлеста́л,
Друзья́ одногла́зого Дже́ка
Мертвы́, распросте́рлись у ска́л.
И все́ ж я дово́лен судьбо́ю,
И все́ ж я не гну́сь от оби́д,
И все́ же мое́ю руко́ю
Лету́чий Голла́ндец уби́т. |
|
Михаил Герасимов | В сады железа и гранита,
В аллеи каменных домов
Пришел я, веснами обвитый,
На зов торжественных гудков.
Я раздружился с ветром воли,
Забыл безудержный размах,
И ширину родных раздолий,
И землю мягкую в цветах.
Я променял на камень жесткий
Шелка баюкающих трав,
Я полюбил цветные блестки
И шумы уличных забав.
Захвачен в быстрые потоки,
Я стал душе своей чужей,
И стали мне как сон далекий
Былые дни среди полей. | В сады́ желе́за и грани́та,
В алле́и ка́менных домо́в
Прише́л я, ве́снами обви́тый,
На зо́в торже́ственных гудко́в.
Я раздружи́лся с ве́тром во́ли,
Забы́л безу́держный разма́х,
И ширину́ родны́х раздо́лий,
И зе́млю мя́гкую в цвета́х.
Я променя́л на ка́мень же́сткий
Шелка́ баю́кающих тра́в,
Я полюби́л цветны́е бле́стки
И шу́мы у́личных заба́в.
Захва́чен в бы́стрые пото́ки,
Я ста́л душе́ свое́й чуже́й,
И ста́ли мне́ как со́н дале́кий
Былы́е дни́ среди́ поле́й. |
|
Константин Случевский | Слушаю, слушаю долго, - и образы встали...
Носятся шумно... Но это не звуки, а люди,
И от движенья их ветер меня обвевает...
Нет, я не думал, чтоб звуки могли воплощаться!
Сердце, что море в грозу, запевает и бьется!
Мысли сбежались и дружно меня обступили.
Нет! Я не в силах молчать: иль словами скажитесь,
Или же звуков мне дайте - сказать, что придется! | Слу́шаю, слу́шаю до́лго, - и о́бразы вста́ли...
Но́сятся шу́мно... Но э́то не зву́ки, а лю́ди,
И от движе́нья их ве́тер меня́ обвева́ет...
Не́т, я не ду́мал, чтоб зву́ки могли́ воплоща́ться!
Се́рдце, что мо́ре в грозу́, запева́ет и бье́тся!
Мы́сли сбежа́лись и дру́жно меня́ обступи́ли.
Не́т! Я не в си́лах молча́ть: иль слова́ми скажи́тесь,
Или же зву́ков мне да́йте - сказа́ть, что приде́тся! |
|
Яков Полонский | За окном в тени мелькает
Русая головка.
Ты не спишь, мое мученье!
Ты не спишь, плутовка!
Выходи ж ко мне навстречу!
С жаждой поцелуя,
К сердцу сердце молодое
Пламенно прижму я.
Ты не бойся, если звезды
Слишком ярко светят:
Я плащом тебя одену
Так, что не заметят!
Если сторож нас окликнет -
Назовись солдатом,
Если спросят, с кем была ты,
Отвечай, что с братом!
Под надзором богомолки
Ведь тюрьма наскучит,
А неволя поневоле
Хитрости научит! | За окно́м в тени́ мелька́ет
Ру́сая голо́вка.
Ты́ не спи́шь, мое́ муче́нье!
Ты́ не спи́шь, плуто́вка!
Выходи́ ж ко мне́ навстре́чу!
С жа́ждой поцелу́я,
К се́рдцу се́рдце молодо́е
Пла́менно прижму́ я.
Ты́ не бо́йся, е́сли зве́зды
Сли́шком я́рко све́тят:
Я́ плащо́м тебя́ оде́ну
Та́к, что не заме́тят!
Е́сли сто́рож на́с окли́кнет -
Назови́сь солда́том,
Е́сли спро́сят, с ке́м была́ ты,
Отвеча́й, что с бра́том!
Под надзо́ром богомо́лки
Ве́дь тюрьма́ наску́чит,
А нево́ля понево́ле
Хи́трости нау́чит! |
|
Яков Полонский | Недавно ты из мрака вышел,
Недавно ты пошел назад,
И все ты видел, все ты слышал,
И все ты понял невпопад...
Остановись! Ужель намедни,
Безумец, не заметил ты,
Что потушил огонь последний
И смял последние цветы! | Неда́вно ты́ из мра́ка вы́шел,
Неда́вно ты́ поше́л наза́д,
И все́ ты ви́дел, все́ ты слы́шал,
И все́ ты по́нял невпопа́д...
Останови́сь! Уже́ль наме́дни,
Безу́мец, не заме́тил ты́,
Что потуши́л ого́нь после́дний
И смя́л после́дние цветы́! |
|
Козьма Прутков | Написано в Москве
Вокруг тебя очарованье.
Ты бесподобна. Ты мила.
Ты силой чудной обаянья
К себе поэта привлекла.
Но он любить тебя не может:
Ты родилась в чужом краю,
И он охулки не положит,
Любя тебя, на честь свою. | Напи́сано в Москве́
Вокру́г тебя́ очарова́нье.
Ты бесподо́бна. Ты́ мила́.
Ты си́лой чу́дной обая́нья
К себе́ поэ́та привлекла́.
Но о́н люби́ть тебя́ не мо́жет:
Ты родила́сь в чужо́м краю́,
И о́н оху́лки не поло́жит,
Любя́ тебя́, на че́сть свою́. |
|
Наум Коржавин | Мне-то ли плакаться всегда,
То ль все принять за бред...
Кричать: "Беда!"? Но ведь беда -
Ничто во время бед.
Любой спешит к беде с бедой
К чему-то впереди.
И ты над собственной - не стой!
Быстрее проходи.
Быстрей - в дела! Быстрей - в мечты!
Быстрей! Найти спеши
Приют в той спешке от беды,
От памяти души.
От всех, кому ты протянуть
Не смог руки, когда
Спасал, как жизнь, свой спешный путь
Неведомо куда. | Мне - то́ ли пла́каться всегда́,
То ль все́ приня́ть за бре́д...
Крича́ть: "Беда́!"? Но ве́дь беда́ -
Ничто́ во вре́мя бе́д.
Любо́й спеши́т к беде́ с бедо́й
К чему́-то впереди́.
И ты́ над со́бственной - не сто́й!
Быстре́е проходи́.
Быстре́й - в дела́! Быстре́й - в мечты́!
Быстре́й! Найти́ спеши́
Прию́т в той спе́шке от беды́,
От па́мяти души́.
От все́х, кому́ ты протяну́ть
Не смо́г руки́, когда́
Спаса́л, как жи́знь, свой спе́шный пу́ть
Неве́домо куда́. |
|
Александр Бестужев | О дева, дева,
Звучит труба!
Румянцем гнева
Горит судьба!
Уж сердце к бою
Замкнула сталь,
Передо мною
Разлуки даль.
Но всюду, всюду,
Вблизи, вдали,
Не позабуду
Родной земли,
И вечно, вечно -
Клянусь, сулю!
Моей сердечной
Не разлюблю.
Ни день истомы,
И страх, и месть,
Ни битвы громы,
Ни славы лесть,
Ни кубок пенный,
Ни шумный хор,
Ни девы пленной
Манящий взор. | О де́ва, де́ва,
Звучи́т труба́!
Румя́нцем гне́ва
Гори́т судьба́!
Уж се́рдце к бо́ю
Замкну́ла ста́ль,
Передо мно́ю
Разлу́ки да́ль.
Но всю́ду, всю́ду,
Вблизи́, вдали́,
Не позабу́ду
Родно́й земли́,
И ве́чно, ве́чно -
Кляну́сь, сулю́!
Мое́й серде́чной
Не разлюблю́.
Ни де́нь исто́мы,
И стра́х, и ме́сть,
Ни би́твы гро́мы,
Ни сла́вы ле́сть,
Ни ку́бок пе́нный,
Ни шу́мный хо́р,
Ни де́вы пле́нной
Маня́щий взо́р. |
|
Анна Ахматова | Да, я любила их, те сборища ночные,
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над черным кофеем пахучий, зимний пар,
Камина красного тяжелый, зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий. | Да, я́ люби́ла и́х, те сбо́рища ночны́е,
На ма́леньком столе́ стака́ны ледяны́е,
Над че́рным ко́феем паху́чий, зи́мний па́р,
Ками́на кра́сного тяже́лый, зи́мний жа́р,
Весе́лость е́дкую литерату́рной шу́тки
И дру́га пе́рвый взгля́д, беспо́мощный и жу́ткий. |
|
Владимир Нарбут | Свежает. В побледневшем небе
Еще стоит одна звезда.
Она четка, как яркий жребий,
Красна, как медная руда.
Но и она жива минутой,
Но и она потухнет вдруг!
Каймой широкой и согнутой
Ушел в туманы росный луг.
И на пригорке посизевшем
Заметны знаки уж утра:
Обдаст лицо теплом осевшим
И дымом позднего костра. | Свежа́ет. В побледне́вшем не́бе
Еще́ стои́т одна́ звезда́.
Она́ четка, как я́ркий жре́бий,
Красна́, как ме́дная руда́.
Но и она́ жива́ мину́той,
Но и она́ поту́хнет вдру́г!
Каймо́й широ́кой и согну́той
Уше́л в тума́ны ро́сный лу́г.
И на приго́рке посизе́вшем
Заме́тны зна́ки у́ж утра́:
Обда́ст лицо́ тепло́м осе́вшим
И ды́мом по́зднего костра́. |
|
Евгений Винокуров | Что б ни было, но ценим все же
Мы женщин. И за те года,
Когда вдруг холодок по коже
Бежал при встрече иногда.
За каплю слабого участья
В минуту страшную беды.
За тот браслетик вкруг запястья.
За поданный стакан воды.
Под утро, дыбясь волосами,
Сидели, пряди теребя.
За то, что всё не могут сами
Они понять самих себя. | Что б ни́ было, но це́ним все́ же
Мы же́нщин. И за те́ года́,
Когда́ вдруг холодо́к по ко́же
Бежа́л при встре́че иногда́.
За ка́плю сла́бого уча́стья
В мину́ту стра́шную беды́.
За то́т брасле́тик вкру́г запя́стья.
За по́данный стака́н воды́.
Под у́тро, ды́бясь волоса́ми,
Сиде́ли, пря́ди теребя́.
За то́, что всё́ не мо́гут са́ми
Они́ поня́ть сами́х себя́. |
|
Иван Никитин | На западе солнце пылает,
Багряное море горит,
Корабль одинокий, как птица,
По влаге холодной скользит.
Сверкает струя за кормою,
Как крылья, шумят паруса,
Кругом неоглядное море,
И с морем слились небеса.
Беспечно веселую песню,
Задумавшись, кормчий поет,
А черная туча на юге,
Как дым от пожара, встает.
Вот буря и море завыло,
Умолк беззаботный певец,
Огнем его вспыхнули очи:
Теперь он и царь и боец!
Вот здесь узнаю человека
В лице победителя волн,
И как-то отрадно мне думать,
Что я человеком рожден. | На за́паде со́лнце пыла́ет,
Багря́ное мо́ре гори́т,
Кора́бль одино́кий, как пти́ца,
По вла́ге холо́дной скользи́т.
Сверка́ет струя́ за кормо́ю,
Как кры́лья, шумя́т паруса́,
Круго́м неогля́дное мо́ре,
И с мо́рем слили́сь небеса́.
Беспе́чно весе́лую пе́сню,
Заду́мавшись, ко́рмчий пое́т,
А че́рная ту́ча на ю́ге,
Как ды́м от пожа́ра, встае́т.
Вот бу́ря и мо́ре завы́ло,
Умо́лк беззабо́тный певе́ц,
Огне́м его вспы́хнули о́чи:
Тепе́рь он и ца́рь и бое́ц!
Вот зде́сь узнаю́ челове́ка
В лице́ победи́теля во́лн,
И ка́к-то отра́дно мне ду́мать,
Что я́ челове́ком рожде́н. |
|
Черубина де Габриак | Его египетские губы
Замкнули древние мечты,
И повелительны и грубы
Лица жестокого черты.
И цвета синих виноградин
Огонь его тяжелых глаз,
Он в темноте глубоких впадин
Истлел, померк, но не погас.
В нем правый гнев рокочет глухо,
И жечь сердца ему дано:
На нем клеймо Святого Духа -
Тонзуры белое пятно...
Мне сладко, силой силу меря,
Заставить жить его уста
И в беспощадном лике зверя
Провидеть грозный лик Христа. | Его́ еги́петские гу́бы
Замкну́ли дре́вние мечты́,
И повели́тельны и гру́бы
Лица́ жесто́кого черты́.
И цве́та си́них виногра́дин
Ого́нь его́ тяже́лых гла́з,
Он в темноте́ глубо́ких впа́дин
Истле́л, поме́рк, но не пога́с.
В нем пра́вый гне́в роко́чет глу́хо,
И же́чь сердца́ ему́ дано́:
На не́м клеймо́ Свято́го Ду́ха -
Тонзу́ры бе́лое пятно́...
Мне сла́дко, си́лой си́лу ме́ря,
Заста́вить жи́ть его́ уста́
И в беспоща́дном ли́ке зве́ря
Прови́деть гро́зный ли́к Христа́. |
|
Вячеслав Иванов | Отчетливость больницы
В сентябрьской тишине.
Чахоточные лица
Горят на полотне.
Сиделка сердобольно
Склонилась, хлопоча,
И верится невольно
В небесного врача.
Он, в белом балахоне,
Пошепчется с сестрой,
На чистом небосклоне
Исчезнет за горой.
Всё медленно остынет
До первых снежных пург,
Как жар недужный вынет
Из бредных лоз хирург. | Отче́тливость больни́цы
В сентя́брьской тишине́.
Чахо́точные ли́ца
Горя́т на полотне́.
Сиде́лка сердобо́льно
Склони́лась, хлопоча́,
И ве́рится нево́льно
В небе́сного врача́.
Он, в бе́лом балахо́не,
Поше́пчется с сестро́й,
На чи́стом небоскло́не
Исче́знет за горо́й.
Всё ме́дленно осты́нет
До пе́рвых сне́жных пу́рг,
Как жа́р неду́жный вы́нет
Из бре́дных ло́з хиру́рг. |
|
Расул Гамзатов | В тебя я вновь влюблен и очарован...
Такого не бывает - говоришь?
Но в каждый мой приезд волшебным, новым,
Загадочным мне кажется Париж.
Бывает так. Живешь, живешь на свете.
Идет весна - и словно в первый раз
Ты чувствуешь, как молод этот ветер
И нов капели сбивчивый рассказ.
Впервые я пишу стихотворенье -
Хотя пишу стихи давным-давно.
Пусть много было радостных волнений,
Но помню лишь последнее - одно.
Бывает так... Ни убыли, ни тленья
Не знает страсть, рождаясь вновь и вновь.
Ты - первое мое стихотворенье
И первая, бессмертная любовь. | В тебя́ я вно́вь влюбле́н и очаро́ван...
Тако́го не быва́ет - говори́шь?
Но в ка́ждый мо́й прие́зд волше́бным, но́вым,
Зага́дочным мне ка́жется Пари́ж.
Быва́ет та́к. Живе́шь, живе́шь на све́те.
Иде́т весна́ - и сло́вно в пе́рвый ра́з
Ты чу́вствуешь, как мо́лод э́тот ве́тер
И но́в капе́ли сби́вчивый расска́з.
Впервы́е я́ пишу́ стихотворе́нье -
Хотя́ пишу́ стихи́ давны́м-давно́.
Пусть мно́го бы́ло ра́достных волне́ний,
Но по́мню ли́шь после́днее - одно́.
Быва́ет та́к... Ни у́были, ни тле́нья
Не зна́ет стра́сть, рожда́ясь вно́вь и вно́вь.
Ты - пе́рвое мое́ стихотворе́нье
И пе́рвая, бессме́ртная любо́вь. |
|
Федор Сологуб | Мечтатель, странный миру,
Всегда для всех чужой,
Царящему кумиру
Не служит он хвалой.
Кому-то дымный ладан
Он жжет, угрюм и строг,
Но миром не разгадан
Его суровый бог.
Он тайною завесил
Страстей своих игру,
Порой у гроба весел
И мрачен на пиру.
Сиянье на вершине,
Садов цветущих ряд
В прославленной долине
Его не веселят.
Поляну он находит,
Лишенную красы,
И там в мечтах проводит
Безмолвные часы. | Мечта́тель, стра́нный ми́ру,
Всегда́ для все́х чужо́й,
Царя́щему куми́ру
Не слу́жит о́н хвало́й.
Кому́-то ды́мный ла́дан
Он жже́т, угрю́м и стро́г,
Но ми́ром не разга́дан
Его́ суро́вый бо́г.
Он та́йною заве́сил
Страсте́й свои́х игру́,
Поро́й у гро́ба ве́сел
И мра́чен на пиру́.
Сия́нье на верши́не,
Садо́в цвету́щих ря́д
В просла́вленной доли́не
Его́ не веселя́т.
Поля́ну о́н нахо́дит,
Лише́нную красы́,
И та́м в мечта́х прово́дит
Безмо́лвные часы́. |
|
Александр Межиров | И обращается он к милой:
- Люби меня за то, что силой
И красотой не обделен.
Не обделен, не обездолен,
В поступках - тверд, а в чувствах - волен,
За то, что молод, но умен.
Люби меня за то хотя бы,
За что убогих любят бабы,
Всем сердцем, вопреки уму,
Люби меня за то хотя бы,
Что некрасивый я и слабый
И не пригодный ни к чему. | И обраща́ется он к ми́лой:
- Люби́ меня́ за то́, что си́лой
И красото́й не обделе́н.
Не обделе́н, не обездо́лен,
В посту́пках - тве́рд, а в чу́вствах - во́лен,
За то́, что мо́лод, но уме́н.
Люби́ меня́ за то́ хотя́ бы,
За что́ убо́гих лю́бят ба́бы,
Всем се́рдцем, вопреки́ уму́,
Люби́ меня́ за то́ хотя́ бы,
Что некраси́вый я́ и сла́бый
И не приго́дный ни к чему́. |
|
Ярослав Смеляков | В буре электрического света
Умирает юная Джульетта.
Праздничные ярусы и ложи
Голосок Офелии тревожит.
В золотых и темно-синих блестках
Золушка танцует на подмостках.
Наши сестры в полутемном зале,
Мы о вас еще не написали.
В блиндажах подземных, а не в сказке
Наши жены примеряли каски.
Не в садах Перро, а на Урале
Вы золою землю удобряли.
На носилках длинных под навесом
Умирали русские принцессы.
Возле, в государственной печали,
Тихо пулеметчики стояли.
Сняли вы бушлаты и шинели,
Старенькие туфельки надели.
Мы еще оденем вас шелками,
Плечи вам согреем соболями.
Мы построим вам дворцы большие,
Милые красавицы России.
Мы о вас напишем сочиненья,
Полные любви и удивленья. | В бу́ре электри́ческого све́та
Умира́ет ю́ная Джулье́тта.
Пра́здничные я́русы и ло́жи
Голосо́к Офе́лии трево́жит.
В золоты́х и те́мно-си́них бле́стках
Зо́лушка танцу́ет на подмо́стках.
На́ши се́стры в полуте́мном за́ле,
Мы́ о ва́с еще́ не написа́ли.
В блиндажа́х подзе́мных, а не в ска́зке
На́ши же́ны примеря́ли ка́ски.
Не в сада́х Перро́, а на Ура́ле
Вы́ золо́ю зе́млю удобря́ли.
На носи́лках дли́нных под наве́сом
Умира́ли ру́сские принце́ссы.
Во́зле, в госуда́рственной печа́ли,
Ти́хо пулеме́тчики стоя́ли.
Сня́ли вы́ бушла́ты и шине́ли,
Ста́ренькие ту́фельки наде́ли.
Мы́ еще́ оде́нем ва́с шелка́ми,
Пле́чи ва́м согре́ем соболя́ми.
Мы́ постро́им ва́м дворцы́ больши́е,
Ми́лые краса́вицы Росси́и.
Мы́ о ва́с напи́шем сочине́нья,
По́лные любви́ и удивле́нья. |
|
Константин Ваншенкин | На землю белую идущий
Почти недвижною стеной
Струится снег все гуще, гуще
И заслоняет свет дневной.
Совсем не чувствую движенья,
Так он медлительно течет,
Как видно, сила притяженья
Его к земле едва влечет.
За этой белой пеленою
Поселки скрыты и леса,
За этой белой тишиною
Гудки, звонки и голоса.
За этим занавесом белым
Вся в блеске солнечном зима.
За этим мысленным пределом
Лежит вселенная сама.
Так пусть в ней будет все как надо:
Прилеты птиц, разливы рек,
Громов июльских канонада,
Шумящий дождь, бесшумный снег. | На зе́млю бе́лую иду́щий
Почти́ недви́жною стено́й
Струи́тся сне́г все гу́ще, гу́ще
И заслоня́ет све́т дневно́й.
Совсе́м не чу́вствую движе́нья,
Так о́н медли́тельно тече́т,
Как ви́дно, си́ла притяже́нья
Его́ к земле́ едва́ влече́т.
За э́той бе́лой пелено́ю
Посе́лки скры́ты и леса́,
За э́той бе́лой тишино́ю
Гудки́, звонки́ и голоса́.
За э́тим за́навесом бе́лым
Вся в бле́ске со́лнечном зима́.
За э́тим мы́сленным преде́лом
Лежи́т вселе́нная сама́.
Так пу́сть в ней бу́дет все́ как на́до:
Приле́ты пти́ц, разли́вы ре́к,
Громо́в ию́льских канона́да,
Шумя́щий до́ждь, бесшу́мный сне́г. |
|
Александр Бестужев | Ты взора не сводил с звезды своей вожатой
И средь пустынь нагих, презревши бури стон,
Любви и истины искал святой закон
И в мир гармонии парил мечтой крылатой. | Ты взо́ра не своди́л с звезды́ свое́й вожа́той
И сре́дь пусты́нь наги́х, презре́вши бу́ри сто́н,
Любви́ и и́стины иска́л свято́й зако́н
И в ми́р гармо́нии пари́л мечто́й крыла́той. |
|
Наум Коржавин | Хотя б прислал письмо ошибкой
Из дальней дали кто-нибудь.
Хотя бы женщина улыбкой
Меня сумела обмануть,
Чтоб снова в смуглом, стройном теле
Я видел солнца свет и власть,
Чтоб в мысль высокую оделась
Моя безвыходная страсть. | Хотя́ б присла́л письмо́ оши́бкой
Из да́льней да́ли кто́-нибу́дь.
Хотя́ бы же́нщина улы́бкой
Меня́ суме́ла обману́ть,
Чтоб сно́ва в сму́глом, стро́йном те́ле
Я ви́дел со́лнца све́т и вла́сть,
Чтоб в мы́сль высо́кую оде́лась
Моя́ безвы́ходная стра́сть. |
|
Василий Капнист | В тучу солнце закатилось,
Черну, как сгущенный дым,
Небо светлое покрылось
Мрачным саваном нощным.
Быть грозе: уж буря воет,
Всколебавшись, лес шумит,
Вихрь порывный жатву роет,
Грозный гул вдали гремит.
Поспешайте в копны сено
И снопы златые класть,
Дождь пока коснит мгновенно
Ливнем на долины пасть,
Ветр покуда не засеял
Градом ваших нив, лугов
И по терну не развеял
Дорогих земли даров.
Поздно будет вам, уж поздно
Помогать от лютых бед,
Дождь когда из тучи грозной
Реки па поля прольет.
Детушек тогда придется
Уносить в село бегом,
Счастлив, кто и там спасется!
Слышите ль? Уж грянул гром! | В ту́чу со́лнце закати́лось,
Че́рну, ка́к сгуще́нный ды́м,
Не́бо све́тлое покры́лось
Мра́чным са́ваном нощны́м.
Бы́ть грозе́: уж бу́ря во́ет,
Всколеба́вшись, ле́с шуми́т,
Ви́хрь поры́вный жа́тву ро́ет,
Гро́зный гу́л вдали́ греми́т.
Поспеша́йте в ко́пны се́но
И снопы́ златы́е кла́сть,
До́ждь пока́ косни́т мгнове́нно
Ли́внем на доли́ны па́сть,
Ве́тр поку́да не засе́ял
Гра́дом ва́ших ни́в, луго́в
И по те́рну не разве́ял
Дороги́х земли́ даро́в.
По́здно бу́дет ва́м, уж по́здно
Помога́ть от лю́тых бе́д,
До́ждь когда́ из ту́чи гро́зной
Ре́ки па́ поля́ пролье́т.
Де́тушек тогда́ приде́тся
Уноси́ть в село́ бего́м,
Сча́стлив, кто́ и та́м спасе́тся!
Слы́шите ль? Уж гря́нул гро́м! |
|
Саша Черный | Жестокий бог литературы!
Давно тебе я не служил:
Ленился, думал, спал и жил,
Забыл журнальные фигуры,
Интриг и купли кислый ил,
Молчанья боль, и трепет шкуры,
И терпкий аромат чернил...
Но странно, верная мечта
Не отцвела - живет и рдеет.
Не изменяет красота -
Всё громче шепчет и смелеет.
Недостижимое светлеет,
И вновь пленяет высота...
Опять идти к ларям впотьмах,
Где зазыванье, пыль и давка,
Где все слепые у прилавка
Убого спорят о цветах?
Где царь-апломб решает ставки,
Где мода - властный падишах...
Собрав с мечты душистый мед,
Беспечный, как мечтатель-инок,
Придешь сконфуженно на рынок -
Орут ослы, шумит народ,
В ларях пестрят возы новинок,
Вступать ли в жалкий поединок
Иль унести домой свой сот? | Жесто́кий бо́г литерату́ры!
Давно́ тебе́ я не служи́л:
Лени́лся, ду́мал, спа́л и жи́л,
Забы́л журна́льные фигу́ры,
Интри́г и ку́пли ки́слый и́л,
Молча́нья бо́ль, и тре́пет шку́ры,
И те́рпкий арома́т черни́л...
Но стра́нно, ве́рная мечта́
Не отцвела́ - живе́т и рде́ет.
Не изменя́ет красота́ -
Всё гро́мче ше́пчет и смеле́ет.
Недостижи́мое светле́ет,
И вно́вь пленя́ет высота́...
Опя́ть идти́ к ларя́м впотьма́х,
Где зазыва́нье, пы́ль и да́вка,
Где все́ слепы́е у прила́вка
Убо́го спо́рят о цвета́х?
Где ца́рь - апло́мб реша́ет ста́вки,
Где мо́да - вла́стный падиша́х...
Собра́в с мечты́ души́стый ме́д,
Беспе́чный, ка́к мечта́тель - и́нок,
Приде́шь сконфу́женно на ры́нок -
Ору́т ослы́, шуми́т наро́д,
В ларя́х пестря́т возы́ нови́нок,
Вступа́ть ли в жа́лкий поеди́нок
Иль унести́ домо́й свой со́т? |
|
Иоганн Гете | (Перевод Д. Усова)
Мальчик розу увидал,
Розу в чистом поле,
К ней он близко подбежал,
Аромат ее впивал,
Любовался вволю.
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
"Роза, я сломлю тебя,
Роза в чистом поле!"
"Мальчик, уколю тебя,
Чтобы помнил ты меня!
Не стерплю я боли".
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
Он сорвал, забывши страх,
Розу в чистом поле.
Кровь алела на шипах.
Но она - увы и ах!
Не спаслась от боли.
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле! | (Перево́д Д. Усо́ва)
Ма́льчик ро́зу увида́л,
Ро́зу в чи́стом по́ле,
К не́й он бли́зко подбежа́л,
Арома́т ее́ впива́л,
Любова́лся вво́лю.
Ро́за, ро́за, а́лый цве́т,
Ро́за в чи́стом по́ле!
" Ро́за, я́ сломлю́ тебя́,
Ро́за в чи́стом по́ле! "
" Ма́льчик, уколю́ тебя́,
Что́бы по́мнил ты́ меня́!
Не стерплю́ я бо́ли ".
Ро́за, ро́за, а́лый цве́т,
Ро́за в чи́стом по́ле!
О́н сорва́л, забы́вши стра́х,
Ро́зу в чи́стом по́ле.
Кро́вь але́ла на шипа́х.
Но она́ - увы́ и а́х!
Не спасла́сь от бо́ли.
Ро́за, ро́за, а́лый цве́т,
Ро́за в чи́стом по́ле! |
|
Каролина Павлова | Воет ветр в степи огромной,
И валится снег.
Там идет дорогой темной
Бедный человек.
В сердце радостная вера
Средь кручины злой,
И нависли тяжко, серо
Тучи над землей. | Во́ет ве́тр в степи́ огро́мной,
И вали́тся сне́г.
Та́м иде́т доро́гой те́мной
Бе́дный челове́к.
В се́рдце ра́достная ве́ра
Сре́дь кручи́ны зло́й,
И нави́сли тя́жко, се́ро
Ту́чи над земле́й. |
|
Вадим Шефнер | В чащобе тихо, как во сне,
Течет зеленый быт.
Березка, прислонясь к сосне,
Задумчиво стоит.
Растут, как их судьба свела,
Стремятся обе ввысь -
Два тонких молодых ствола
Ветвями обнялись.
Посмотришь - дружбы нет сильней,
Покой да тишина.
А под землей - борьба корней,
Беззвучная война. | В чащо́бе ти́хо, ка́к во сне́,
Тече́т зеле́ный бы́т.
Бере́зка, прислоня́сь к сосне́,
Заду́мчиво стои́т.
Расту́т, как и́х судьба́ свела́,
Стремя́тся о́бе ввы́сь -
Два то́нких молоды́х ствола́
Ветвя́ми обняли́сь.
Посмо́тришь - дру́жбы не́т сильне́й,
Поко́й да тишина́.
А под земле́й - борьба́ корне́й,
Беззву́чная война́. |
|
Яков Полонский | И любя, и злясь от колыбели,
Слез немало в жизни пролил я,
Где ж они - те слезы? Улетели,
Воротились к Солнцу бытия.
Чтоб найти все то, за что страдал я,
И за горькими слезами я
Полетел бы, если б только знал я,
Где оно-то Солнце бытия? | И любя́, и зля́сь от колыбе́ли,
Сле́з нема́ло в жи́зни про́лил я́,
Где́ ж они́ - те сле́зы? Улете́ли,
Вороти́лись к Со́лнцу бытия́.
Что́б найти́ все то́, за что́ страда́л я,
И за го́рькими слеза́ми я́
Полете́л бы, е́сли б то́лько зна́л я,
Где́ оно́ - то Со́лнце бытия́? |
|
Владимир Нарбут | Налег и землю давит Зной,
И так победно, так могуче,
Что там, вверху, над крутизной
Застыли мраморные тучи.
И не идут, оцепенев,
И словно ждут в выси кого-то...
В лесу качает птиц напев
Зеленоокая Дремота.
Оса забилась под траву.
Кукушки зовы все ленивей.
И где-то там - в лесу? на ниве?
Звенит протяжное: ау. | Нале́г и зе́млю да́вит Зно́й,
И та́к побе́дно, та́к могу́че,
Что та́м, вверху́, над крутизно́й
Засты́ли мра́морные ту́чи.
И не иду́т, оцепене́в,
И сло́вно жду́т в выси кого́-то...
В лесу́ кача́ет пти́ц напе́в
Зеленоо́кая Дремо́та.
Оса́ заби́лась под траву́.
Куку́шки зо́вы все́ лени́вей.
И где́-то та́м - в лесу́? на ни́ве?
Звени́т протя́жное: ау́. |
|
Федор Тютчев | Стяжать венок от вас не мечу,
Но ваши похвалы люблю,
Коль на пути своем их встречу.
Балласт хотя не назначает,
Куда и как плыть кораблю,
Но ход его он облегчает. | Стяжа́ть вено́к от ва́с не ме́чу,
Но ва́ши похвалы́ люблю́,
Коль на пути́ свое́м их встре́чу.
Балла́ст хотя́ не назнача́ет,
Куда́ и ка́к плыть кораблю́,
Но хо́д его́ он облегча́ет. |
|
Вероника Тушнова | И чего мы тревожимся, плачем и спорим,
О любимых грустим до того, что невмочь.
Большеглазые добрые звезды над морем,
Шелковистая гладь упирается в ночь.
Спят прогретые за день сутулые скалы,
Спит распластанный берег, безлюден и тих.
Если ты тишины и покоя искала,
Вот они! Только нет, ты искала не их.
Спят деревья, мои бессловесные братья.
Их зеленые руки нежны и легки.
До чего мне сейчас не хватает пожатья
Человеческой, сильной, горячей руки! | И чего́ мы трево́жимся, пла́чем и спо́рим,
О люби́мых грусти́м до того́, что невмо́чь.
Большегла́зые до́брые зве́зды над мо́рем,
Шелкови́стая гла́дь упира́ется в но́чь.
Спят прогре́тые за́ день суту́лые ска́лы,
Спит распла́станный бе́рег, безлю́ден и ти́х.
Если ты́ тишины́ и поко́я иска́ла,
Вот они́! Только не́т, ты иска́ла не и́х.
Спят дере́вья, мои́ бесслове́сные бра́тья.
Их зеле́ные ру́ки нежны́ и легки́.
До чего́ мне сейча́с не хвата́ет пожа́тья
Челове́ческой, си́льной, горя́чей руки́! |
|
Федор Сологуб | Ты жизни захотел, безумный!
Отвергнув сон небытия,
Ты ринулся к юдоли шумной.
Ну что ж! теперь вся жизнь - твоя.
Так не дивися переходам
От счастья к горю: вся она,
И день и ночь, и год за годом,
Разнообразна и полна.
Ты захотел ее, и даром
Ты получил ее, - владей
Ее стремительным пожаром
И яростью ее огней.
Обжегся ты. Не все здесь мило,
Не вечно пить сладчайший сок,
Так улетай же, легкокрылый
И легковесный мотылек. | Ты жи́зни захоте́л, безу́мный!
Отве́ргнув со́н небытия́,
Ты ри́нулся к юдо́ли шу́мной.
Ну что́ ж! тепе́рь вся жи́знь - твоя́.
Так не диви́ся перехо́дам
От сча́стья к го́рю: вся́ она́,
И де́нь и но́чь, и го́д за го́дом,
Разнообра́зна и полна́.
Ты захоте́л ее́, и да́ром
Ты получи́л ее́, - владе́й
Ее́ стреми́тельным пожа́ром
И я́ростью ее́ огне́й.
Обже́гся ты́. Не все́ здесь ми́ло,
Не ве́чно пи́ть сладча́йший со́к,
Так улета́й же, легкокры́лый
И легкове́сный мотыле́к. |
|
Александр Сумароков | Мне прежде, музы, вы стихи в уста влагали,
Парнасским жаром мне воспламеняя кровь.
Вспевал любовниц я и их ко мне любовь,
А вы мне в нежности, о музы! помогали.
Мне ныне фурии стихи в уста влагают,
И адским жаром мне воспламеняют кровь.
Пою злодеев я и их ко злу любовь,
А мне злы фурии в суровстве помогают. | Мне пре́жде, му́зы, вы́ стихи́ в уста́ влага́ли,
Парна́сским жа́ром мне́ воспламеня́я кро́вь.
Вспева́л любо́вниц я́ и и́х ко мне́ любо́вь,
А вы́ мне в не́жности, о му́зы! помога́ли.
Мне ны́не фу́рии стихи́ в уста́ влага́ют,
И а́дским жа́ром мне́ воспламеня́ют кро́вь.
Пою́ злоде́ев я́ и и́х ко злу́ любо́вь,
А мне́ злы фу́рии в суро́встве помога́ют. |
|
Георгий Иванов | Он - инок. Он - Божий. И буквы устава
Все мысли, все чувства, все сказки связали.
В душе его травы, осенние травы,
Печальные лики увядших азалий.
Он изредка грезит о днях, что уплыли.
Но грезит устало, уже не жалея,
Не видя сквозь золото ангельских крылий,
Как в танце любви замерла Саломея.
И стынет луна в бледно-синей эмали,
Немеют души умирающей струны...
А буквы устава все чувства связали,
И блекнет он, Божий, и вянет он, юный. | Он - и́нок. Он - Бо́жий. И бу́квы уста́ва
Все мы́сли, все чу́вства, все ска́зки связа́ли.
В душе́ его тра́вы, осе́нние тра́вы,
Печа́льные ли́ки увя́дших аза́лий.
Он и́зредка гре́зит о дня́х, что уплы́ли.
Но гре́зит уста́ло, уже́ не жале́я,
Не ви́дя сквозь зо́лото а́нгельских кры́лий,
Как в та́нце любви́ замерла́ Саломе́я.
И сты́нет луна́ в бледно-си́ней эма́ли,
Неме́ют души́ умира́ющей стру́ны...
А бу́квы уста́ва все чу́вства связа́ли,
И бле́кнет он, Бо́жий, и вя́нет он, ю́ный. |
|
Николай Олейников | Среди белых полотенец
На роскошном тюфяке
Дремлет дамочка-младенец
С погремушкою в руке.
Ровно месяц эта дама
Существует среди нас.
В ней четыре килограмма,
Это - девочка-алмаз.
А теперь, друзья, взгляните
На родителей Наташи:
У нее папаша - Митя,
Лидой звать ее мамашу.
Поглядите, поглядите
И бокалы поднимите. | Среди бе́лых полоте́нец
На роско́шном тюфяке́
Дре́млет да́мочка - младе́нец
С погрему́шкою в руке́.
Ро́вно ме́сяц э́та да́ма
Существу́ет среди на́с.
В не́й четы́ре килогра́мма,
Э́то - де́вочка - алма́з.
А тепе́рь, друзья́, взгляни́те
На роди́телей Ната́ши:
У нее́ папа́ша - Ми́тя,
Ли́дой зва́ть ее́ мама́шу.
Погляди́те, погляди́те
И бока́лы подними́те. |
|
Евгений Винокуров | Боюсь гостиниц. Ужасом объят
При мысли, что когда-нибудь мне снова
Втянуть в себя придется тонкий яд
Ковров линялых номера пустого.
Боюсь гостиниц. Это неспроста.
Здесь холодом от окон веет люто.
Здесь лампа. Здесь гардины. Здесь тахта.
Иллюзия семейного уюта.
Боюсь гостиниц. Может, потому,
Что чувствую, что в номере когда-то
Остаться мне случится одному.
Навеки. В самом деле. Без возврата. | Бою́сь гости́ниц. У́жасом объя́т
При мы́сли, что́ когда́-нибудь мне сно́ва
Втяну́ть в себя́ приде́тся то́нкий я́д
Ковро́в линя́лых но́мера пусто́го.
Бою́сь гости́ниц. Э́то неспроста́.
Здесь хо́лодом от о́кон ве́ет лю́то.
Здесь ла́мпа. Зде́сь гарди́ны. Зде́сь тахта́.
Иллю́зия семе́йного ую́та.
Бою́сь гости́ниц. Мо́жет, потому́,
Что чу́вствую, что в но́мере когда́-то
Оста́ться мне́ случи́тся одному́.
Наве́ки. В са́мом де́ле. Без возвра́та. |
|
Константин Случевский | О ночь! Закрой меня, когда - совсем усталый
Кончаю я свой день. Кругом совсем темно,
И этой темнотой как будто сняты стены:
Тюрьма и мир сливаются в одно.
И я могу уйти! Но не хочу свободы:
Я знаю цену ей, я счастья не хочу!
Боюсь пугать себя знакомым звуком цепи,
Припав к углу, я, как и цепь, молчу...
Возьми меня, о ночь! Чтоб ничего ни видеть,
Ни чувствовать, ни знать, ни слышать я не мог,
Чтоб зарожденья чувств и проблеска сознанья
Я как-нибудь в себе не подстерег. | О но́чь! Закро́й меня́, когда́ - совсе́м уста́лый
Конча́ю я́ свой де́нь. Круго́м совсе́м темно́,
И э́той темното́й как бу́дто сня́ты сте́ны:
Тюрьма́ и ми́р слива́ются в одно́.
И я́ могу́ уйти́! Но не хочу́ свобо́ды:
Я зна́ю це́ну е́й, я сча́стья не хочу́!
Бою́сь пуга́ть себя́ знако́мым зву́ком це́пи,
Припа́в к углу́, я, ка́к и це́пь, молчу́...
Возьми́ меня́, о но́чь! Чтоб ничего́ ни ви́деть,
Ни чу́вствовать, ни зна́ть, ни слы́шать я́ не мо́г,
Чтоб зарожде́нья чу́вств и про́блеска созна́нья
Я ка́к-нибудь в себе́ не подстере́г. |
|
Юргис Балтрушайтис | Текут, текут песчинки
В угоду бытию,
Крестины и поминки
Вплетая в нить свою...
Упорен бег их серый,
Один, что свет, что мгла...
Судьба для горькой меры
Струю их пролила...
И в смене дня и ночи
Скользя, не может нить
Ни сделать боль короче,
Ни сладкий миг продлить...
И каждый, кто со страхом,
С тоской на жизнь глядит,
Дрожа над зыбким прахом,
За убылью следит,
Следит за нитью тонкой,
Тоской и страхом жив,
Над малою воронкой
Дыханье затаив! | Теку́т, теку́т песчи́нки
В уго́ду бытию́,
Крести́ны и поми́нки
Вплета́я в ни́ть свою́...
Упо́рен бе́г их се́рый,
Оди́н, что све́т, что мгла́...
Судьба́ для го́рькой ме́ры
Струю́ их пролила́...
И в сме́не дня́ и но́чи
Скользя́, не мо́жет ни́ть
Ни сде́лать бо́ль коро́че,
Ни сла́дкий ми́г продли́ть...
И ка́ждый, кто́ со стра́хом,
С тоско́й на жи́знь гляди́т,
Дрожа́ над зы́бким пра́хом,
За у́былью следи́т,
Следи́т за ни́тью то́нкой,
Тоско́й и стра́хом жи́в,
Над ма́лою воро́нкой
Дыха́нье затаи́в! |
|
Николай Клюев | Вы на себя плетете петли
И навостряете мечи.
Ищу вотще: меж вами нет ли
Рассвета алчущих в ночи?
На мне убогая сермяга,
Худая обувь на ногах,
Но сколько радости и блага
Сквозит в поруганных чертах.
В мой хлеб мешаете вы пепел,
Отраву горькую в вино,
Но я, как небо, мудро-светел
И неразгадан, как оно.
Вы обошли моря и сушу,
К созвездьям взвили корабли,
И лишь меня - мирскую душу,
Как жалкий сор, пренебрегли.
Работник родины свободной
На ниве жизни и труда,
Могу ль я вас, как терн негодный,
Не вырвать с корнем навсегда? | Вы на себя́ плете́те пе́тли
И навостря́ете мечи́.
Ищу́ вотще́: меж ва́ми не́т ли
Рассве́та а́лчущих в ночи́?
На мне́ убо́гая сермя́га,
Худа́я о́бувь на нога́х,
Но ско́лько ра́дости и бла́га
Сквози́т в пору́ганных черта́х.
В мой хле́б меша́ете вы пе́пел,
Отра́ву го́рькую в вино́,
Но я́, как не́бо, му́дро - све́тел
И неразга́дан, ка́к оно́.
Вы обошли́ моря́ и су́шу,
К созве́здьям взви́ли корабли́,
И ли́шь меня́ - мирску́ю ду́шу,
Как жа́лкий со́р, пренебрегли́.
Рабо́тник ро́дины свобо́дной
На ни́ве жи́зни и труда́,
Могу́ ль я ва́с, как те́рн него́дный,
Не вы́рвать с ко́рнем навсегда́? |
|
Лев Озеров | Прошла гроза. Дымился лес,
Густой, просмоленный и едкий,
И дым, приподымая ветки,
Как бы тянул их до небес.
И вот под мглистой синевою
Литых стволов звенела медь.
Теперь-то скрытым за листвою
Промокшим птицам и греметь...
И на внезапном коромысле
Гора и тополя повисли,
И вверх взлетели взгляд и мысль,
И листья к небу прикасались.
И для того гроза, казалось,
Чтоб вся земля тянулась ввысь. | Прошла́ гроза́. Дыми́лся ле́с,
Густо́й, просмо́ленный и е́дкий,
И ды́м, приподыма́я ве́тки,
Как бы тяну́л их до небе́с.
И во́т под мгли́стой синево́ю
Литы́х стволо́в звене́ла ме́дь.
Тепе́рь - то скры́тым за листво́ю
Промо́кшим пти́цам и греме́ть...
И на внеза́пном коромы́сле
Гора́ и то́поля пови́сли,
И вве́рх взлете́ли взгля́д и мы́сль,
И ли́стья к не́бу прикаса́лись.
И для того́ гроза́, каза́лось,
Чтоб вся́ земля́ тяну́лась ввы́сь. |
|
Николай Клюев | О, ризы вечера, багряно-золотые,
Как ярое вино, пьяните вы меня!
Отраднее душе развалины седые
Туманов - вестников рассветного огня.
Горите же мрачней, закатные завесы!
Идет Посланец Сил, чтоб сумрак одолеть,
Пусть в безднах темноты ликуют ночи бесы,
Отгулом вторит им орудий злая медь.
Звончее топоры поют перед рассветом,
От эшафота тень черней - перед зарей...
Одежды вечера пьянят багряным цветом,
А саваны утра покоят белизной. | О, ри́зы ве́чера, багря́но - золоты́е,
Как я́рое вино́, пьяни́те вы́ меня́!
Отра́днее душе́ разва́лины седы́е
Тума́нов - ве́стников рассве́тного огня́.
Гори́те же мрачне́й, зака́тные заве́сы!
Иде́т Посла́нец Си́л, чтоб су́мрак одоле́ть,
Пусть в бе́зднах темноты́ лику́ют но́чи бе́сы,
Отгу́лом вто́рит и́м ору́дий зла́я ме́дь.
Звонче́е топоры́ пою́т перед рассве́том,
От эшафо́та те́нь черне́й - перед заре́й...
Оде́жды вечера́ пьяня́т багря́ным цве́том,
А са́ваны утра́ поко́ят белизно́й. |
|
Арсений Тарковский | В то лето народное горе
Надело железную цепь,
И тлела по самое море
Сухая и пыльная степь,
И под вечер горькие дали,
Как душная бабья душа,
Багровой тревогой дышали
И бога хулили, греша.
А утром в село на задворки
Пришел дезертир босиком,
В белесой своей гимнастерке,
С голодным и темным лицом.
И, словно из церкви икона,
Смотрел он, как шел на ущерб
По ржавому дну небосклона
Алмазный сверкающий серп.
Запомнил я взгляд без движенья,
Совсем из державы иной,
И понял печать отчужденья
В глазах, обожженных войной.
И стало темно. И в молчанье,
Зеленом, глубоком как сон,
Ушел он и мне на прощанье
Оставил ружейный патрон.
Но сразу, по первой примете,
Узнать ослепительный свет...
Как много я прожил на свете!
Столетие! Тысячу лет! | В то ле́то наро́дное го́ре
Наде́ло желе́зную це́пь,
И тле́ла по са́мое мо́ре
Суха́я и пы́льная сте́пь,
И по́д вечер го́рькие да́ли,
Как ду́шная ба́бья душа́,
Багро́вой трево́гой дыша́ли
И бо́га хули́ли, греша́.
А у́тром в село́ на задво́рки
Прише́л дезерти́р босико́м,
В беле́сой свое́й гимнасте́рке,
С голо́дным и те́мным лицо́м.
И, сло́вно из це́ркви ико́на,
Смотре́л он, как ше́л на уще́рб
По ржа́вому дну́ небоскло́на
Алма́зный сверка́ющий се́рп.
Запо́мнил я взгля́д без движе́нья,
Совсе́м из держа́вы ино́й,
И по́нял печа́ть отчужде́нья
В глаза́х, обожже́нных войно́й.
И ста́ло темно́. И в молча́нье,
Зеле́ном, глубо́ком как со́н,
Уше́л он и мне́ на проща́нье
Оста́вил руже́йный патро́н.
Но сра́зу, по пе́рвой приме́те,
Узна́ть ослепи́тельный све́т...
Как мно́го я про́жил на све́те!
Столе́тие! Ты́сячу ле́т! |
|
Яков Полонский | Мой ум подавлен был тоской,
Мои глаза без слез горели,
Над озером сплетались ели,
Чернел камыш, - сквозили щели
Из мрака к свету над водой.
И много, много звезд мерцало,
Но в сердце мне ночная мгла
Холодной дрожью проникала,
Мне виделось так мало, мало
Лучей любви над бездной зла! | Мой у́м пода́влен бы́л тоско́й,
Мои́ глаза́ без сле́з горе́ли,
Над о́зером сплета́лись е́ли,
Черне́л камы́ш, - сквози́ли ще́ли
Из мра́ка к све́ту над водо́й.
И мно́го, мно́го зве́зд мерца́ло,
Но в се́рдце мне́ ночна́я мгла́
Холо́дной дро́жью проника́ла,
Мне ви́делось так ма́ло, ма́ло
Луче́й любви́ над бе́здной зла́! |
|
Юргис Балтрушайтис | Дитя судьбы, свой долг исполни,
Приемля боль, как высший дар...
И будет мысль - как пламя молний,
И будет слово - как пожар!
Вне розни счастья и печали,
Вне спора тени и луча,
Ты станешь весь - как гибкость стали,
И станешь весь - как взмах меча...
Для яви праха умирая,
Ты в даль веков продлишь свой час,
И возродится чудо рая,
От века дремлющее в нас,
И звездным светом - изначально -
Омыв все тленное во мгле,
Раздастся колокол венчальный,
Еще неведомый земле! | Дитя́ судьбы́, свой до́лг испо́лни,
Прие́мля бо́ль, как вы́сший да́р...
И бу́дет мы́сль - как пла́мя мо́лний,
И бу́дет сло́во-ка́к пожа́р!
Вне ро́зни сча́стья и печа́ли,
Вне спо́ра те́ни и луча́,
Ты ста́нешь ве́сь - как ги́бкость ста́ли,
И ста́нешь ве́сь - как взма́х меча́...
Для я́ви пра́ха умира́я,
Ты в да́ль веко́в продли́шь свой ча́с,
И возроди́тся чу́до ра́я,
От ве́ка дре́млющее в на́с,
И зве́здным све́том - изнача́льно -
Омы́в все тле́нное во мгле́,
Разда́стся ко́локол венча́льный,
Еще́ неве́домый земле́! |
|
Константин Случевский | Никогда, нигде один я не хожу,
Двое нас живут между людей:
Первый - это я, каким я стал на вид,
А другой-то я мечты моей.
И один из нас вполне законный сын,
Без отца, без матери другой,
Вечный спор у них и ссоры без конца,
Сон придет - во сне всё тот же бой.
Потому-то вот, что двое нас, - нельзя,
Мы не можем хорошо прожить:
Чуть один из нас устроится - другой
Рад в чем может только б досадить! | Никогда́, нигде́ оди́н я не хожу́,
Дво́е на́с живу́т между люде́й:
Пе́рвый - э́то я́, каки́м я ста́л на ви́д,
А друго́й - то я́ мечты́ мое́й.
И оди́н из на́с вполне́ зако́нный сы́н,
Без отца́, без ма́тери друго́й,
Ве́чный спо́р у ни́х и ссо́ры без конца́,
Со́н приде́т - во сне́ всё то́т же бо́й.
Потому́-то во́т, что дво́е на́с, - нельзя́,
Мы́ не мо́жем хорошо́ прожи́ть:
Чу́ть оди́н из на́с устро́ится - друго́й
Ра́д в чем мо́жет то́лько б досади́ть! |
|
Черубина де Габриак | В быстро сдернутых перчатках
Сохранился оттиск рук,
Черный креп в негибких складках
Очертил на плитах круг.
В тихой мгле исповедален
Робкий шепот, чья-то речь.
Строгий профиль мой печален
От лучей дрожащих свеч.
Я смотрю игру мерцаний
По чекану темных бронз
И не слышу увещаний,
Что мне шепчет старый ксендз
Поправляя гребень в косах,
Я слежу мои мечты,
Все грехи в его вопросах
Так наивны и просты.
Ад теряет обаянье,
Жизнь становится тиха,
Но как сладостно сознанье
Первородного греха. | В бы́стро сде́рнутых перча́тках
Сохрани́лся о́ттиск ру́к,
Че́рный кре́п в неги́бких скла́дках
Очерти́л на пли́тах кру́г.
В ти́хой мгле́ исповеда́лен
Ро́бкий ше́пот, чья́-то ре́чь.
Стро́гий про́филь мо́й печа́лен
От луче́й дрожа́щих све́ч.
Я́ смотрю́ игру́ мерца́ний
По чека́ну те́мных бро́нз
И не слы́шу увеща́ний,
Что́ мне ше́пчет ста́рый ксе́ндз
Поправля́я гре́бень в ко́сах,
Я́ слежу́ мои́ мечты́,
Все́ грехи́ в его́ вопро́сах
Та́к наи́вны и просты́.
А́д теря́ет обая́нье,
Жи́знь стано́вится тиха́,
Но как сла́достно созна́нье
Перворо́дного греха́. |
|
Константин Случевский | Стоит народ за молотьбою,
Гудит высокое гумно,
Как бы молочною струею
Из молотилки бьет зерно.
Как ярок день, как солнце жгуче!
А пыль работы так грузна,
Что люди ходят, будто в туче
Среди дрожащего гумна. | Стои́т наро́д за молотьбо́ю,
Гуди́т высо́кое гумно́,
Как бы моло́чною струе́ю
Из молоти́лки бье́т зерно́.
Как я́рок де́нь, как со́лнце жгу́че!
А пы́ль рабо́ты та́к грузна́,
Что лю́ди хо́дят, бу́дто в ту́че
Среди́ дрожа́щего гумна́. |
|
Черубина де Габриак | Крест на белом перекрестке
Сказочных дорог.
Рассыпает иней блестки
У Христовых ног.
Смотрит ласково Распятый
На сугроб, где белый Пан
Лижет, грустный и мохнатый,
Язвы Божьих ран. | Кре́ст на бе́лом перекре́стке
Ска́зочных доро́г.
Рассыпа́ет и́ней бле́стки
У Христо́вых но́г.
Смо́трит ла́сково Распя́тый
На сугро́б, где бе́лый Па́н
Ли́жет, гру́стный и мохна́тый,
Я́звы Бо́жьих ра́н. |
|
Денис Давыдов | Остра твоя, конечно, шутка,
Но мне прискорбно видеть в ней
Не счастье твоего рассудка,
А счастье памяти твоей. | Остра́ твоя́, коне́чно, шу́тка,
Но мне́ приско́рбно ви́деть в не́й
Не сча́стье твоего́ рассу́дка,
А сча́стье па́мяти твое́й. |
|
Владимир Соловьев | Озеро плещет волной беспокойною,
Словно как в море растущий прибой,
Рвется к чему-то стихия нестройная,
Спорит о чем-то с враждебной судьбой.
Знать, не по сердцу оковы гранитные!
Только в безмерном отраден покой.
Снятся былые века первобытные,
Хочется снова царить над землей.
Бейся, волнуйся, невольница дикая!
Вечный позор добровольным рабам.
Сбудется сон твой, стихия великая,
Будет простор всем свободным волнам. | О́зеро пле́щет волно́й беспоко́йною,
Сло́вно как в мо́ре расту́щий прибо́й,
Рве́тся к чему́-то стихи́я нестро́йная,
Спо́рит о че́м-то с вражде́бной судьбо́й.
Зна́ть, не по се́рдцу око́вы грани́тные!
То́лько в безме́рном отра́ден поко́й.
Сня́тся былы́е века́ первобы́тные,
Хо́чется сно́ва цари́ть над земле́й.
Бе́йся, волну́йся, нево́льница ди́кая!
Ве́чный позо́р доброво́льным раба́м.
Сбу́дется со́н твой, стихи́я вели́кая,
Бу́дет просто́р всем свобо́дным волна́м. |
|
Константин Случевский | Смотрит тучка в вешний лед,
Лед ее сиянье пьет.
Тает тучка в небесах,
Тает льдина на волнах.
Облик, тающий вдвойне,
И на небе и в волне,
Это я и это ты,
Оба - таянье мечты. | Смо́трит ту́чка в ве́шний ле́д,
Ле́д ее́ сия́нье пье́т.
Та́ет ту́чка в небеса́х,
Та́ет льди́на на волна́х.
О́блик, та́ющий вдвойне́,
И на не́бе и в волне́,
Э́то я́ и э́то ты́,
О́ба - та́янье мечты́. |
|
Иван Никитин | Парчой покрытая гробница,
Над нею пышный балдахин,
Вокруг задумчивые лица
И факелов огонь и дым,
Святых молитв напев печальный -
Вот всё, чем жизнь заключена!
И эта жизнь покрыта тайной,
Завеса смертью спущена...
Теперь скажи мне, сын свободы,
Зачем страдал, зачем ты жил?
Отведена царю природы
Сажень земли между могил.
Молчат в тебе любовь и злоба,
Надежды гордые молчат...
Зачем ты жил, усопший брат?
Стучит земля по крышке гроба,
И, чуждый горя и забот,
Глядит бессмысленно народ. | Парчо́й покры́тая гробни́ца,
Над не́ю пы́шный балдахи́н,
Вокру́г заду́мчивые ли́ца
И фа́келов ого́нь и ды́м,
Святы́х моли́тв напе́в печа́льный -
Вот всё́, чем жи́знь заключена́!
И э́та жи́знь покры́та та́йной,
Заве́са сме́ртью спу́щена...
Тепе́рь скажи́ мне, сы́н свобо́ды,
Заче́м страда́л, заче́м ты жи́л?
Отведена́ царю́ приро́ды
Саже́нь земли́ между моги́л.
Молча́т в тебе́ любо́вь и зло́ба,
Наде́жды го́рдые молча́т...
Заче́м ты жи́л, усо́пший бра́т?
Стучи́т земля́ по кры́шке гро́ба,
И, чу́ждый го́ря и забо́т,
Гляди́т бессмы́сленно наро́д. |
|
Константин Ваншенкин | Сопровождают окна вас повсюду.
Они, как звезды, незаметны днем,
Но вечером они, подобно чуду,
Внезапным озаряются огнем.
Скользит их свет, пронзая теплый воздух.
Звезда. Звезда. Еще одна звезда.
И на вопрос: "А есть ли жизнь на звездах?"
Я говорю с уверенностью: - Да!
На них свои туманности и пятна,
Их, астроном, попробуй - изучи!
Вон та звезда знакома и понятна,
У этой необычные лучи.
Они глядят сквозь спутанные ветки,
Их отражает в лужицах вода.
А выдернули вилку из розетки,
И выключена целая звезда.
И грустно мне, что зыбким полукругом
Лежат во тьме пустынные дворы,
Что поздний час, что гаснут друг за другом
Торжественные звездные миры. | Сопровожда́ют о́кна ва́с повсю́ду.
Они́, как зве́зды, незаме́тны дне́м,
Но ве́чером они́, подо́бно чу́ду,
Внеза́пным озаря́ются огне́м.
Скользи́т их све́т, пронза́я те́плый во́здух.
Звезда́. Звезда́. Еще́ одна́ звезда́.
И на вопро́с: "А е́сть ли жи́знь на зве́здах?"
Я говорю́ с уве́ренностью: - Да́!
На ни́х свои́ тума́нности и пя́тна,
Их, астроно́м, попро́буй - изучи́!
Вон та́ звезда́ знако́ма и поня́тна,
У э́той необы́чные лучи́.
Они́ глядя́т сквозь спу́танные ве́тки,
Их отража́ет в лу́жицах вода́.
А вы́дернули ви́лку из розе́тки,
И вы́ключена це́лая звезда́.
И гру́стно мне́, что зы́бким полукру́гом
Лежа́т во тьме́ пусты́нные дворы́,
Что по́здний ча́с, что га́снут дру́г за дру́гом
Торже́ственные зве́здные миры́. |
|
Константин Случевский | Ты часто так на снег глядела,
Дитя архангельских снегов,
Что мысль в очах обледенела
И взгляд твой холодно суров.
Беги! Направься к странам знойным,
К морям, не смевшим замерзать:
Они дыханием спокойным
Принудят взгляд твой запылать.
Тогда из новых сочетаний,
Где юг и север в связь войдут,
Возникнет мир очарований
И в нем - кому-нибудь приют. | Ты ча́сто та́к на сне́г гляде́ла,
Дитя́ арха́нгельских снего́в,
Что мы́сль в оча́х обледене́ла
И взгля́д твой хо́лодно суро́в.
Беги́! Напра́вься к стра́нам зно́йным,
К моря́м, не сме́вшим замерза́ть:
Они́ дыха́нием споко́йным
Прину́дят взгля́д твой запыла́ть.
Тогда́ из но́вых сочета́ний,
Где ю́г и се́вер в свя́зь войду́т,
Возни́кнет ми́р очарова́ний
И в не́м - кому́-нибудь прию́т. |
|
Николай Тихонов | И встанет день, как дым, стеной,
Уеду я домой,
Застелет поезд ночь за мной
Всю дымовой каймой.
Но если думаешь, что ты
Исчезнешь в том дыму,
Что дым сотрет твои черты,
Лишь дым я обниму...
В заката строгого резьбе,
Одной тебе верны,
Твои мне скажут о тебе
Норвежцы со стены.
Тебя в картине на стене
Найду в домах у них,
И ты поднимешься ко мне
Со дна стихов моих,
Ты будешь странствовать со мной,
И я не отрекусь,
Какую б мне, как дым, волной
Ни разводили грусть.
Если тебе не все равно,
А путь ко мне не прост,
Ты улыбнись мне хоть в окно
За десять тысяч верст. | И вста́нет де́нь, как ды́м, стено́й,
Уе́ду я́ домо́й,
Засте́лет по́езд но́чь за мно́й
Всю дымово́й каймо́й.
Но е́сли ду́маешь, что ты́
Исче́знешь в то́м дыму́,
Что ды́м сотре́т твои́ черты́,
Лишь ды́м я обниму́...
В зака́та стро́гого резьбе́,
Одно́й тебе́ верны́,
Твои́ мне ска́жут о тебе́
Норве́жцы со стены́.
Тебя́ в карти́не на стене́
Найду́ в дома́х у ни́х,
И ты́ подни́мешься ко мне́
Со дна́ стихо́в мои́х,
Ты бу́дешь стра́нствовать со мно́й,
И я́ не отреку́сь,
Каку́ю б мне́, как ды́м, волно́й
Ни разводи́ли гру́сть.
Если тебе́ не все́ равно́,
А пу́ть ко мне́ не про́ст,
Ты улыбни́сь мне хо́ть в окно́
За де́сять ты́сяч ве́рст. |
|
Сергей Дуров | Когда трагический актер,
Увлекшись гением поэта,
Выходит дерзко на позор
В мишурной мантии Гамлета,
Толпа, любя обман пустой,
Гордяся мнимым состраданьем,
Готова ложь почтить слезой
И даровым рукоплесканьем.
Но если, выйдя за порог,
Нас со слезами встретит нищий
И, прах целуя наших ног,
Попросит крова или пищи,
Глухие к бедствиям чужим,
Чужой нужды не понимая,
Мы на несчастного глядим,
Как на лжеца иль негодяя!
И речь правдивая его,
Не подслащенная искусством,
Не вырвет слез ни у кого
И не взволнует сердца чувством...
О род людской, как жалок ты!
Кичась своим поддельным жаром,
Ты глух на голос нищеты,
И слезы льешь - перед фигляром! | Когда́ траги́ческий акте́р,
Увле́кшись ге́нием поэ́та,
Выхо́дит де́рзко на позо́р
В мишу́рной ма́нтии Гамле́та,
Толпа́, любя́ обма́н пусто́й,
Гордя́ся мни́мым сострада́ньем,
Гото́ва ло́жь почти́ть слезо́й
И даровы́м рукоплеска́ньем.
Но е́сли, вы́йдя за поро́г,
Нас со слеза́ми встре́тит ни́щий
И, пра́х целу́я на́ших но́г,
Попро́сит кро́ва или пи́щи,
Глухи́е к бе́дствиям чужи́м,
Чужо́й нужды́ не понима́я,
Мы на несча́стного гляди́м,
Как на лжеца́ иль негодя́я!
И ре́чь правди́вая его́,
Не подслаще́нная иску́сством,
Не вы́рвет сле́з ни у кого́
И не взволну́ет се́рдца чу́вством...
О ро́д людско́й, как жа́лок ты́!
Кича́сь свои́м подде́льным жа́ром,
Ты глу́х на го́лос нищеты́,
И сле́зы лье́шь - перед фигля́ром! |
|
Валерий Брюсов | Умер великий Пан.
Она в густой траве запряталась ничком,
Еще полна любви, уже полна стыдом.
Ей слышен трубный звук: то император пленный
Выносит варварам регалии Равенны,
Ей слышен чей-то стон, - как будто плачет лес,
То голоса ли нимф, то голос ли небес,
Но внемлют вместе с ней безмолвные поляны:
Богиня умерла, нет более Дианы! | Умер вели́кий Па́н.
Она́ в густо́й траве́ запря́талась ничко́м,
Еще́ полна́ любви́, уже́ полна́ стыдо́м.
Ей слы́шен тру́бный зву́к: то импера́тор пле́нный
Выно́сит ва́рварам рега́лии Раве́нны,
Ей слы́шен че́й-то сто́н, - как бу́дто пла́чет ле́с,
То голоса́ ли ни́мф, то го́лос ли небе́с,
Но вне́млют вме́сте с не́й безмо́лвные поля́ны:
Боги́ня умерла́, нет бо́лее Диа́ны! |
|
Константин Ваншенкин | Вижу я морщины, седину,
И другие стали замечать...
Но порою пристальней взгляну:
Это - нашей юности печать.
Это - друг средь памятных равнин
Шел в составе взвода своего,
Серебро таежных паутин
Впутывалось в волосы его.
А когда с винтовкою в руке
Он лежал у стежки луговой,
То морщинки на его щеке
Были отпечатаны травой. | Ви́жу я́ морщи́ны, седину́,
И други́е ста́ли замеча́ть...
Но поро́ю при́стальней взгляну́:
Э́то - на́шей ю́ности печа́ть.
Э́то - дру́г средь па́мятных равни́н
Ше́л в соста́ве взво́да своего́,
Серебро́ тае́жных паути́н
Впу́тывалось в во́лосы его́.
А когда́ с винто́вкою в руке́
О́н лежа́л у сте́жки лугово́й,
То́ морщи́нки на его́ щеке́
Бы́ли отпеча́таны траво́й. |
|
Иван Козлов | Я арфа тревоги, ты - арфа любви
И радости мирной, небесной,
Звучу я напевом мятежной тоски,
Мил сердцу твой голос чудесный.
Я здесь омрачаюсь земною судьбой,
Мечтами страстей сокрушенный,
А ты горишь в небе прекрасной звездой,
Как ангел прекрасный, нетленный! | Я а́рфа трево́ги, ты - а́рфа любви́
И ра́дости ми́рной, небе́сной,
Звучу́ я напе́вом мяте́жной тоски́,
Мил се́рдцу твой го́лос чуде́сный.
Я зде́сь омрача́юсь земно́ю судьбо́й,
Мечта́ми страсте́й сокруше́нный,
А ты́ горишь в не́бе прекра́сной звездо́й,
Как а́нгел прекра́сный, нетле́нный! |
|
Варлам Шаламов | Осторожно и негромко
Говорит со мной поземка,
В ноги тычется снежок,
Чтобы я не верил тучам,
Чтобы в путь по горным кручам
Я отправиться не мог.
Позабывшая окошко,
Ближе к печке жмется кошка -
Предсказатель холодов.
Угадать, узнать погоду
Помогает лишь природа
Нам на множество ладов.
Глухари и куропатки
Разгадали все загадки,
Что подстроила зима.
Я ж искал свои решенья
В человечьем ощущенье
Кожи, нервов и ума.
Я считал себя надменно
Инструментом совершенным
Опознанья бытия.
И в скитаньях по распадкам
Доверял своим догадкам,
А зверью не верил я.
А теперь - на всякий случай -
Натащу побольше сучьев
И лучины наколю,
Потому что жаркой печи
Неразборчивые речи
Слушать вечером люблю.
Верю лишь лесному бреду:
Никуда я не поеду,
Никуда я не пойду.
Пусть укажут мне синицы
Верный путь за синей птицей
По торосистому льду. | Осторо́жно и негро́мко
Говори́т со мно́й позе́мка,
В но́ги ты́чется снежо́к,
Что́бы я́ не ве́рил ту́чам,
Что́бы в пу́ть по го́рным кру́чам
Я́ отпра́виться не мо́г.
Позабы́вшая око́шко,
Бли́же к пе́чке жме́тся ко́шка -
Предсказа́тель холодо́в.
Угада́ть, узна́ть пого́ду
Помога́ет ли́шь приро́да
На́м на мно́жество ладо́в.
Глухари́ и куропа́тки
Разгада́ли все́ зага́дки,
Что́ подстро́ила зима́.
Я́ ж иска́л свои́ реше́нья
В челове́чьем ощуще́нье
Ко́жи, не́рвов и ума́.
Я́ счита́л себя́ надме́нно
Инструме́нтом соверше́нным
Опозна́нья бытия́.
И в скита́ньях по распа́дкам
Доверя́л свои́м дога́дкам,
А зверью́ не ве́рил я́.
А тепе́рь - на вся́кий слу́чай -
Натащу́ побо́льше су́чьев
И лучи́ны наколю́,
Потому́ что жа́ркой пе́чи
Неразбо́рчивые ре́чи
Слу́шать ве́чером люблю́.
Ве́рю ли́шь лесно́му бре́ду:
Никуда́ я не пое́ду,
Никуда́ я не пойду́.
Пу́сть ука́жут мне́ сини́цы
Ве́рный пу́ть за си́ней пти́цей
По торо́систому льду́. |
|
Михаил Исаковский | Я в жизни всем тебе обязан,
Мне без тебя дороги нет.
И я навек с тобою связан
С далеких юношеских лет.
И там еще, под отчей крышей,
И знал, и сердцем чуял я,
Что не бывает цели выше,
Чем цель высокая твоя.
Ты - ум и правда всех народов,
Заря, взошедшая во мгле,
И мир, и счастье, и свободу
Ты утверждаешь на земле.
И этот путь свой необычный
С тобой лишь мог пройти народ -
Путь от лучины горемычной
И до космических высот.
И не мечта уже, не призрак
Маячит нам во мгле глухой -
Живое пламя коммунизма
Зажгли мы собственной рукой,
Зажгли огонь неугасимый
На благо всех людей труда.
И затемнить его не в силах
Уже никто и никогда.
И я, твой сын, и горд и счастлив,
И благодарен я тебе,
Что хоть немного, но причастен
К твоим делам, к твоей судьбе. | Я в жи́зни все́м тебе́ обя́зан,
Мне без тебя́ доро́ги не́т.
И я́ наве́к с тобо́ю свя́зан
С дале́ких ю́ношеских ле́т.
И та́м еще́, под о́тчей кры́шей,
И зна́л, и се́рдцем чу́ял я́,
Что не быва́ет це́ли вы́ше,
Чем це́ль высо́кая твоя́.
Ты - у́м и пра́вда все́х наро́дов,
Заря́, взоше́дшая во мгле́,
И ми́р, и сча́стье, и свобо́ду
Ты утвержда́ешь на земле́.
И э́тот пу́ть свой необы́чный
С тобо́й лишь мо́г пройти́ наро́д -
Путь от лучи́ны горемы́чной
И до косми́ческих высо́т.
И не мечта́ уже́, не при́зрак
Мая́чит на́м во мгле́ глухо́й -
Живо́е пла́мя коммуни́зма
Зажгли́ мы со́бственной руко́й,
Зажгли́ ого́нь неугаси́мый
На бла́го все́х люде́й труда́.
И затемни́ть его́ не в си́лах
Уже́ никто́ и никогда́.
И я́, твой сы́н, и го́рд и сча́стлив,
И благода́рен я́ тебе́,
Что хо́ть немно́го, но прича́стен
К твои́м дела́м, к твое́й судьбе́. |
Subsets and Splits
No saved queries yet
Save your SQL queries to embed, download, and access them later. Queries will appear here once saved.